Охота на «Троянского коня»

Как это ни удивительно, но Рождество в Берлине проходило не особенно пышно, но весело. Казалось, что в предчувствии затяжной «Великой войны» люди, на многих из которых военным ведомством кайзера уже шилась солдатская шинель, хотели насладиться последними днями, часами, минутами праздничного действа, чтобы потом в сырых и промозглых окопах согреваться воспоминаниями о чудесно проведенном рождественском Сочельнике. Особенно блистала Унтер-дер-Линден, многочисленные рекламные щиты которой были украшены разноцветными гирляндами светящихся в ночном небе шаров и лампочек. Рождественские ярмарки выпирали из многочисленных улочек и переулков чуть ли не на самую середину улицы, заставляя многочисленных извозчиков ворчать, а немногочисленных автомобилистов резко снижать скорость, чтобы, не дай бог, не наехать на подгулявшего бюргера. Стойкий аромат праздника стоял и на улицах города. В сказочно оформленных рядах разукрашенных палаток и домиков чего только не было! Бойкие торговцы, несмотря на продовольственный дефицит, связанный с морской блокадой Германии, из-под полы, за большие деньги, предлагали берлинцам пряники, пряничные домики, фигурки из шоколада и сахарную вату, жареный миндаль и сладкие пончики. Тут же были разложены и всевозможные рождественские сувениры: фигурки животных и сказочных людей, вырезанные из дерева, рождественские пирамиды, вращающиеся от зажженных свечей, стеклянные шары и фигурки, «курящие» ароматическими свечками. Ну и какая же немецкая ярмарка без жареных колбасок и глинтвейна! На выстроенной перед отелем «Пикадили» сцене в предпраздничные и праздничные дни приезжие артисты развлекали горожан рождественскими мистериями, шутками и плясками.

В предрождественские дни рачительным хозяйкам пришлось достаточно побегать и попотеть, чтобы запастись провизией впрок. Даже не глядя на заставляющую подтянуть пояса войну, они не хотели ударить лицом в грязь перед родственниками, которые, по уже давно сложившейся традиции, несмотря ни на что, должны были навестить гостеприимных хозяев в Рождество.

Среди жителей Берлина ходили даже слухи, что перед праздником кайзер Вильгельм, как в арабской сказке «Тысяча и одна ночь» правитель Багдада Гарун аль-Рашид, переодевшись, инкогнито бродит по ночному Берлину, задавая встречным щекотливые вопросы и раздавая милостыню нищим.

Несмотря на наступающее Рождество, в Берлине продолжали бурлить нешуточные политические страсти. В переполненных кабачках и кофейнях не утихали споры о том, закончится ли война в следующем году или всех ждет тотальная мобилизация. Берлинцы разделились на два лагеря. Одни утверждали, что война обязательно закончится после победы на Западном фронте, Европа станет частью Германии и тогда для немцев наступит долгожданная эпоха изобилия, другие доказывали, что предстоит затяжная война с русскими, которая не предвещает немцам ничего хорошего, и поэтому с Россией надо заключить мир.

Пока на зимних улицах Берлина кипели все эти нешуточные страсти, в небольшом двухэтажном доме, который снимал подполковник Вальтер Николаи, было по-рождественски тихо и уютно. Его небольшое семейство, состоящее из фрау Николаи и трех дочерей, Дитты, Эльзы и Мари-Луизхен, ужинало в половине восьмого, а затем собиралось в гостиной, где девочки играли втроем: Дитта на пианино, Эльза на скрипке, а Мария на виолончели. Затем фрау Николаи пела под аккомпанемент Дитты. Каждый хотел заслужить внимание и похвалу отца, который, к огромной радости всей семьи, наконец-то приехал на несколько дней с Восточного фронта. Особенно старалась самая младшая, Мари-Луизхен, которая училась играть на двух инструментах: скрипке и виолончели, чтобы заменить в семейном оркестре часто болеющую Эльзу. Она больше всех радовалась музыкальным вечерам и искренне огорчалась, если по каким-то причинам их семейный музыкальный салон не услаждал слух отца новыми произведениями немецких композиторов. В заключение старшие сестры пели дуэтом из Брамса, Бетховена и Шуберта, а Мари-Луизхен слушала их с восхищением и завистью, сожалея о том, что Бог не дал ей таких же ангельских голосов, какими обладали Дитта и Эльза. Отец был внимателен и чуток ко всем, отдавая должное каждой исполнительнице. Но конечно же с особой нежностью он относился к своей любимице Луизхен, которую окрестил «серебряным колокольчиком» за ее неунывающий нрав и незамолкающий звенящий голосок.