Охота за древом

Переводятся драгоценные камни.
Преподносят смущенные парни
кольца с изумрудными цветами
из зеленой бутылочной тары.

Радуются стриженые женщины,

не кривятся в усмешки желчные,
надевают к браслетам из жести
нежно-желтый фальшивый жемчуг…

Наши строки — из той же области,

и, насколько я в этом смыслю,
слишком тесными стали скорости
для неспешной огранки мысли.

Но с годами неровности разные

ювелирами объективными
со смертельно острых алмазов
огранятся в бриллианты и библии.

Против времени все бездейственно,

и поэтому без раздраженности
я гляжу, как мы гордо и девственно
носим дутые драгоценности.

«Я сегодня думал о Верлене …»

Я сегодня думал о Верлене —
что так мало я читал его.
Думал, как истаивает время
развеселым словом «ничего!».
И представил в шутку, как на склоне
этой жизни, странной и смешной,
в той пивной Верлена грай вороний
каменеет зорко надо мной.
И ища в моей квартире рифмы,
ту же скорость не всерьез кляня,
помолчит небитый и небритый
парень, не читающий меня.

«Слышишь: отзвук сильней…»

Слышишь: отзвук сильней
в гулких спинах камней —
эхо взвитой крещендо тревоги?
Это presto

гремитобожженных копыт
над разгневанным ритмом дороги.
То тревожный закат
бьет в багряный набат,
разрастаясь в пожар поднебесный.
Взвихри бег, торопись!
Я сомну тебя, высь,
и швырну в придорожные бездны.

Каин

Я помню ночь: от створен Рая
шагов громада в темноту.
Чем только не мостил ты, Каин,
свою безмерную версту!

Твое паденье не случайно —

таков сценарий был Его.
Ты шел пустыней, различая
все зори тракта своего.

Ты жег на жертвенниках падаль,

как Авель, был ты прост и чист
и отдыхать на трупы падал,
как крови брызг на белый лист.

Но ты был первенец и пахарь,

знал цену поту и плодам.
Со дня того пошел он прахом —
еще не возведенный храм.

О, вер краеугольный камень —

спина шестиугольных звезд,
ты, каинов немых руками
веками паханный погост!

Из пыльной были вед и библий,

коранов и буддийских книг
тебя с подножья подрубили
мотыгой каинов твоих.

…Век ртов раскрытых перелистан,

и боги стендами стоят,
стал Каин тихим атеистом
и снова Авелю он брат.

Но он еще по службе — пахарь,

и пусть он прост, и пусть он тих,
он с новых жертвенников падаль
собьет и схватит хряский стих,

и так рванет дубьем тяжелым

по веткам, ветхим, как тряпье,
что упадет на землю
жёлудь
и оплодотворит ее.

Человек в небе