Охотник

       Оскар заметил разочарование и боль в глазах Аделаиды, и его душа сжалась от боли. Он не хотел лгать ей, но именно это он и делал. Потому что он действительно не имел никакой ясности в том, что его ждёт впереди. Что он надеялся решить за несколько месяцев? Если он продолжит расширять свою войну против Системы, то за это время, возможно, будет убит или окажется в тюрьме. С другой стороны, было трудно вообразить, как он мог обострить войну после того, что он планировал сделать с Народным комитетом против ненависти. Единственная возможность, казалось, состояла в том, чтобы найти способ продолжить войну легальными или, по крайней мере, менее опасными методами. Но как? Он ни к чему не приходил каждый раз, когда пробовал думать об этом.

       Он не знал, что еще сказать Аделаиде. Не было абсолютно никакого смысла рассказывать ей, чем он занимается. Даже если бы Ади идеологически и эмоционально была готова выдержать это знание, она никак не могла помочь; она только испугалась бы и стала волноваться. Все же он чувствовал, что должен кое-что сказать ей. Он не хотел, чтобы она думала, будто он увиливает, потому что не хочет жениться на ней. И он отчаянно захотел, чтобы она поняла его мотивы и разделила его убеждение в том, что он должен бороться со злом, которое угрожает смыслу всего их существования.

       Он начал снова, и его голос был серьезен и, вначале, нерешителен:

       – Любимая, ты знаешь, как я отношусь ко многим изменениям, которые происходят в нашей стране. Я говорил тебе о многих из них несколько раз: Усиление расового смешения, поток небелых иммигрантов, заполняющий города, все более очевидную нечестность и безответственность политиков, разрушительный настрой в подаче новостей в СМИ и средствах развлечения, разложение нравственности в стране, всеобщее падение дисциплины и стандартов, потеря расового или культурного самосознания со стороны уменьшающегося Белого большинства. Я думаю, что большинство людей более толстокожие, чем я, и их эти вещи не беспокоят. Но они действительно беспокоят меня – и очень сильно. Так сильно, что для меня трудно более серьезно отнестись к чему-нибудь, кроме них. Моя работа стала для меня только способом зарабатывать деньги на жизнь. Она меня не волнует, когда я вижу, что происходит так много других событий – более важных вещей, ужасных вещей, которые требуют моего вмешательства. Трудно планировать на будущее, думать о карьере, когда это будущее все больше приобретает такой вид, что я не хотел бы жить там, или чтобы наши дети жили в таком будущем. Я хочу бороться с этим, малыш. Я чувствую, что я должен бороться с этим. Ничто иное не кажется мне реальным или заслуживающим внимания кроме этой борьбы. Ничто, кроме тебя, конечно. Когда я с тобой, я могу выбросить все остальное из моей головы на нескольких часов. Я могу думать о нас с тобой, здесь и сейчас. Я могу видеть тебя, чувствовать тебя, слушать тебя, обонять тебя. Я могу наслаждаться твоей красотой, твоей мягкостью, твоей женственностью, твоей сексуальностью, твоей любовью. Но когда мы говорим о браке и детях, тогда я должен думать о большем, чем происходящее только здесь и сейчас. Я должен понять, как смогу бороться и одновременно быть надежным мужем и отцом. Это – моя проблема, любимая, и я попытаюсь её решить.

       В течение долгих мгновений стояла тишина, и двое смотрели в глаза друг другу. Потом Аделаида сказала:

       – Дорогой, ты – необыкновенный мужчина.Ты не похож ни на одного из мужчин, которых я когда-нибудь знала. Но твой подход кажется мне дон-кихотством. Мне самой не нравятся многие вещи, которые происходят сегодня. Мне не по душе некоторые направления, в которых развивается мир, и я хотела бы изменить их, если бы могла. Но я не могу, и ты не можешь. Мы ничего не можем сделать. Так или иначе, наша ответственность не состоит в том, чтобы думать о мире, а в том, чтобы заботиться о нас самих, насколько это в наших силах. Кругом много грязи, и мы не можем изменить это. Но мы можем жить чистой собственной жизнью, и сделать чистыми жизни наших детей. Это всё, что мы можем сделать.

       – Возможно, что даже это много, малыш. Конечно, я уверен, что мы с тобой сможем жить чисто. Но всё здесь разваливается довольно быстро, и я абсолютно не уверен, что мы сможем гарантировать чистую жизнь для наших детей. Они будут расти в стране, в которой их собственная раса едва-едва будет большинством, и страшно раздробленным и расколотым большинством, в то время как меньшинства, по крайней мере, знают, как держаться вместе и сплоченно выражать свои взгляды. Думаю, что если бы я был хладнокровным игроком, я не поставил бы ни цента своих денег на то, что мы сможем сделать что-нибудь, чтобы помешать катастрофе. Но я все еще до конца не уверен, как ты, что ничего уже нельзя сделать. Возможно, я наивный идеалист, но для меня пока есть жизнь, есть и надежда. И я должен попробовать. Мне жаль, что я не могу объяснить тебе, что я чувствую необходимость сделать всё, что в наших силах, независимо от шансов.

       Оскар на мгновение задумался, а потом продолжил: