Охотник за головами

Басиль Окулов Вонифатьев, начавший чуть ли не отроком воевать с кочевыми находниками да хайдарами и пандурами из Жмути, лишь только смог держать саблю, был молод, как еще не ставший седым степной коршун. Зоркий, хищный, цепкий. Потому и выделял его князь-воевода, наградивший не так давно и лежавшим прям по соседству небольшим и допрежь свободным сельцом, разом потерявшим все вольности. Всех крестьян своих держал Базиль крепко и жестко, хотя и справедливо. Хотя справедливость эту отмерял сам.

Ходко перебирал под широкоплечим, тонким в стане наездником стройными крепкими ногами дорогой аргамак в богатой, посеребренной сбруе из травленой красной кожи. Била по твердому, обтянутому теплым сукном бедру сабля из дорогой хоссровской стали в ножнах, украшенных чеканкой. Блестел перстень с лалом на крепких, привычных к узде и рукояти пистолей пальцах руки, державшей поводья. Вторую, подбоченясь, барин упирал в бок. Торчали ровными стрелками черные острые усики. Надменно поднималась молодецки изогнутая бровь. Блестела соболья оторочка нессарского кунтуша на меху, крытого изумрудно-зеленым бархатом.

Следом верхами ехал десяток гайдуков, все при саблях и привозных, огненного припаса, самострелах хорошей работы. Чуть отстав от барина, скакал любимый его псарь-ловчий, тащивший с собой трех больших дымчатых псов меделянской породы. Псы гребли снег мощными лапами, жарко дыша парком в морозном воздухе. Копыта коней рыли снег, разбрасывая его в стороны, народ теснился, пропуская верховых. Базиль остановил людей, подняв руку. Сам тронулся вперед, к стоявшим посреди площади выборным сельчанам.

Навстречу ему вышли, важно, но торопясь, сельский староста Горазд, кабатчик Желан Годинич и отец Варсонофий, посаженный епископом в сельскую Церковь Мученика на служение.

Староста был дороден, краснолиц и медлителен, предан барину, как был предан и отцу его, крепко, надежно. Хозяева много лет доверяли ему все дела, всячески обласкивали и приближали. Сельчане терпели и жадность, и самодурство старосты, понимая, что может быть и хуже. Поклонился в пояс, мешало большое чрево, но достал, коснулся пальцами снега. Кабатчик, стоя за ним, кланялся не в пример бодрее, так и мел снег вперемешку с соломой шапкой, истово и горячо.

Отец Варсонофий, еще молодой, с окладистой темной бородой, кланяться не стал, не по чину было. Сельский священник важно двинулся к барину, осенив его рукой. Потел в лисьей шубе поверх рясы, ибо был немного тучен и одышлив. Прозорливого ума и бойкого языка, сразу умело взял в свои руки все, что связано с верою и властью над душами крестьян. Селяне своего попа весьма уважали, а то, что любил он, чтоб горницу в доме ему по очереди мыли разные молодки, так это же не страшно. С бабы, у которой мужик в солдаты забрит, не убудет, и отцу Варсонофию легче станет. А уж грех этот он перед Мучеником всегда замолит. На то, чать, и поставлен, грехи замаливать.

– Поздорову, поздорову, Горазд Волыныч. – Барин пружинисто спрыгнул с седла, не качнувшись и не хватаясь за седло. Не боясь замарать сапоги, шитые привозным шелком, подошел и потрепал старосту за плечо. – Где ведьма?

– Да вон ведут, Базиль Вонифатьевич. – Староста махнул рукой в сторону дальнего и пустого конца сельской площади, где уже был врыт в землю столб. Сейчас несколько мужиков сноровисто накладывали вязанки хвороста и охапки соломы поверх бревен. – Молчит, курва. Говорит только, что не она и что Бог нам судья.

– Бог, говоришь? – Базиль криво усмехнулся в усы. – Ну-ну…

Тем временем со стороны дома травницы все же подошли замешкавшиеся с приездом барина посланные мужики, между собой ведшие за руки Параскеву. Отец Варсонофий украдкой вздохнул, даже сейчас маслено оглядев ее. Барин, зорко все примечающий, покосился на него с пониманием и тоже посмотрел на ведьму. Нестарую еще бабу, с мягким красивым лицом, одетую в разодранный охабень поверх нательной сорочки и босую. Длинные, недавно начавшие седеть космы растрепались на ветру, стегавшем ее по лицу, по глубоким черным глазам. Она шла, глядя только вперед, гордо подняв голову, не обращая внимания на брань и крики, на перекошенные лица сельчан, на костер, который готовили для нее.

Кабатчик, вышедший вперед и бойко пробежавший до Параскевы, остановился. Одним сильным толчком выпихнул бабу вперед, поставив прямо перед толпой. Та загудела, непонятно и смутно, единым недовольным жужжанием. Словно оводы вокруг стада летом на выпасе, плотно, густо и угрожающе гудели люди, не так давно стучавшие к знахарке, если кого полечить надобно. В лицо ведьме тут же ударил смерзшийся кусок навоза, пущенный чьей-то меткой рукой. Она охнула, прижав широкие, привыкшие к работе ладони к глазам. Между пальцами немедленно выступила кровь. Когда знахарка отняла руки, стала видна глубокая ссадина на высоком и чистом лбу. Гайдуки шевельнули коней, оттесняя толпу, выхватили из нее того, кто кинул, – мальчишку рябого Фомы. Влепили, несмотря на крики матери, нагайками с пятк горячих и отпустили.