Охотник за головами

Все трое вздрогнули, поворачиваясь. Она подошла к ним абсолютно бесшумно, не скрипнув снегом. Высокая, темноволосая, с черными глазами. В чем-то меховом, серебристо-белом, струящемся. И до жути, до скрежета в зубах, похожая на травницу. И на ту, с которой Освальд познакомился летом у Волчьих Оврагов. Они молчали, глядя на нее. А за ее спиной, мягко и плавно, подходили четверо подростков. Трое парнишек и совсем молодая девочка. Одинаковые, высокие и сильные, с хищными глазами…

– Нас не было ночью в округе. – Женщина улыбнулась, блеснув полоской ровных и острых зубов. – А то бы… Поздно сейчас. Слишком поздно.

– А… – Дрозд покосился на подростков.

– Они еще щенки, и они у меня последние. Пока последние. А ты, охотник, сможешь помочь, если захочешь. – Она пристально посмотрела на него. – Ты же тот самый охотник, про которого стало известно прошлым летом всем из нашего народа. За этой хатой у вас лошади. При седле у одной твой лук. Помоги ей, прошу. Ты же знаешь, что ни она, ни мы – никогда не делали зла просто так. Я прошу тебя, помоги сестре.

Освальд кивнул головой, зачарованно глядя в омуты ее бездонных черных глаз. Спустился к Серому, расчехлил налучь, доставая лук, взятый уже взамен уничтоженного арбалета в таком далеком Пригорье. Вскинул, наложил стрелу, прищурился, оценивая свое положение и возможную стрельбу. Надо было торопиться, Параскеву уже привязали к столбу, начали обкладывать хворостом. Выстрел у него лишь один, хотя расстояние и небольшое. Тугой и мощный, степной лук поможет освободить женщину от ужаса сожжения, но оценивать ветер все же стоило. Неожиданно поднявшийся, он оказался некстати.

Освальд натянул тетиву, выдохнул, разжал пальцы. Стрела дзинькнула, уходя к цели. Спустя пару мгновений внизу громко ахнули, но этого они не слышали. Пробегая мимо красавицы в белом, охотник уловил блеск металла, успел подставить ладонь, на который упал странный браслет с висюльками украшений. Голос прокричал вслед:

– Если надо – просто покажи. Если все плохо – поймешь, что делать!

Вылетевших на околицу гайдуков уже ждали. Кони, дико заржав, встали на дыбы. Разлетелись сугробы, выпуская пять стремительных волчьих тел в белых, зимних шубах. Блеснули на солнце вершковые клыки, разрывая жилы на лошадиных шеях, добираясь до всадников. Гайдуки, струсив, развернули назад, оставив лежать на снегу трех коней и четверых своих товарищей. Пригнувшись, скакал барин, зажимая рукой рану на бедре.

А по снежной целине, поднимая белую пыль, уходили трое всадников, у одного из которых бился у седла притороченный лук.

4

Судьбу травницы Параскевы село решило всем миром. Решили подзуживаемые теми, кому это было нужно, ослепленные безрассудной яростью и гневом. Но… Другой мир, тот, что всегда находится рядом, весной тоже решил по-своему, следуя тому правилу, которое говорило: око за око.

Отец Варсонофий, который так любил, когда ему мыли полы молодки и который безуспешно пытался сойтись с травницей, уже и не вспоминал про вспыхнувший и воняющий горелым мясом нешевелящийся факел. Было отцу чем заниматься, благо, что в этом году, хвала Мученику, погода и урожай были ладными. Как же не быть занятому мирскими делами, следить, чтоб селяне не утаили положенного десятинного оброку, чтоб не забыли почитать труды своего духовника всем, чем надо, да по чину и важности. От того и недосуг вспоминать оказалось да замаливать наветы, что пришлось сделать, дабы довести травницу до костра. Да если и подумать, то с чего бы? Была Параскева ведьмой альбо нет, то не ему, скромному сельскому священнику, знать. Да и дыма без огня не бывает.

– Ох, грехи наши тяжкие… – одышливо протянул отец Варсонофий, почесал выпирающее пузцо и протянул руку за сладкой наливкой. – Ох, отмолить бы, преблагой Мученик, за них, помилуй и сохрани. Эй, девка, а ты чья такая красивая будешь, не Мизгирева ли бывшая золовка?

Куда уж тут было думать и вспоминать про умершую травницу? Отец Варсонофий даже отложил в сторону кусочек пергамента и перо, коими записывал отправляемое в двор ко владыке добро со снедью. Дурная и горячая кровь бросилась в голову, залив красным и без того не белое лицо. Ох, и хороша была девка, моющая и прибирающая в доме, появившаяся сегодня взамен вконец опостылевшей Устьки, начавшей тонко намекать, что, мол, пора и не только на перинах кувыркаться. Ишь, семя диавольское, чего удумала, никак научил кто. Но хорош и умен же оказался Горазд, сразу все понял да и дотумкал, что не стоит злить священника, прислал знатную замену.