Охотники за алмазами

Спустившись вечером в фойе «Ланкастера», она почувствовала в Бенедикте напор. Он быстро пошел ей навстречу, когда она вышла из лифта, и уверенность, с какой он взял ее за руку и поцеловал в щеку, удивила ее.

Они молчали, пока он протискивался в своем «бентли» по запруженным автомобилями улицам. Руби сознавала, что рядом с ней – рукой подать – находится богатство, о котором она и мечтать не смела. Она до смерти боялась. Неверное движение, даже неверное слово могут отобрать у нее это богатство. Другого такого шанса у нее не будет, и она боялась пошевелиться, почти парализованная страхом. Она знала, что решение, которое предстоит принять очень скоро, будет роковым. «Надо ли изображать неприступность или ответить с той же откровенностью, с какой он поведет себя?»

Она так глубоко погрузилась в эти мысли, что, когда «бентли» остановился, с удивлением подняла голову. Они стояли на газоне у роскошного дома.

Бенедикт обошел машину, открыл дверцу и провел ее – Руби не протестовала – в квартиру.

Она с любопытством огляделась, узнавая кое-что из произведений искусства в прихожей. Бенедикт проводил ее в большую гостиную и заботливо усадил в большое, покрытое ковром кресло, которое господствовало в комнате, как трон. Неожиданно весь ее страх исчез. Она, как королева, полностью владела собой. И точно знала, что все это будет принадлежать ей.

Бенедикт стоял посреди комнаты, как проситель; он начал говорить. Она спокойно слушала, ничем не выдавая испытываемого торжества, и, когда он остановился в ожидании ее ответа, ни секунды не колебалась.

– Да, – сказала она.

– Я буду с тобой, когда ты ему скажешь, – пообещал Бенедикт.

– Не нужно, – заверила его Руби. – Я сама справлюсь с Джонни Ленсом.

– Нет. – Бенедикт быстро подошел к ней и взял ее за руки. – Я должен быть с тобой. Обещай мне это.

И тут Руби поняла, что положение ее неуязвимо. Бенедикту она нужна не по физиологическим причинам – но потому, что она принадлежит Джонни Ленсу.

Глядя прямо в глаза Бенедикту, она решила проверить свое предположение.

– Он может вообще ничего не знать, – сказала она. – Я договорюсь с ним о разводе.

– Он должен знать обо мне! Я этого хочу, понятно?

– Понятно. – Она почувствовала уверенность.

– Договорились? – Он едва скрывал беспокойство.

– Да, – кивнула она. – Договорились. – И они улыбнулись друг другу: оба были довольны.

– Идем. – Он почтительно провел ее в спальню, и Руби с легким возгласом восхищения остановилась на пороге.

На двуспальной кровати лежала гора сверкающих мехов всех оттенков: от мягкого розовато-желтого через беж, цвет устриц и бледный дымчато-серый к полуночно-черному.

– Выбирай! – приказал он. – Закрепим наш договор.

Она как во сне подошла к кровати, но, когда протянула руку, Бенедикт негромко сказал:

– Подожди.

Она послушно остановилась, и он подошел к ней сзади. Она почувствовала его руки у себя на шее, опустила подбородок, свесив вперед волосы, так чтобы он смог расстегнуть ее платье.

Когда оно упало на пол, Руби переступила через него и покорно ждала, пока Бенедикт снимал с нее бюстгальтер.

– Теперь надевай, – сказал он.

В одних чулках и туфлях на высоких каблуках она подошла к кровати и взяла первую шубку.

Когда она оглянулась, Бенедикт сидел в кресле с наголовником. Лицо его пылало, его черты казались распухшими и застывшими. Он смотрел на нее. И она поняла, что они совершают нечто вроде ритуала. Как победоносный римский полководец, он получил триумф и теперь осматривает добычу. В этом не было сексуального или физического желания, но скорее культ поклонения самому Бенедикту. Она – жрица этого культа.

И однако, понимая это, Руби не возмущалась. Скорее чувствовала легкое возбуждение от холодной языческой извращенности. Поворачиваясь, наклоняясь, меняя меха, она все время чувствовала на своем теле его взгляд. Она знала, что тело ее совершенно, и этот взгляд впервые в жизни пробудил в ней физическое желание. Она почувствовала, как быстрее течет кровь, как шумит в ушах, чувствовала, как, подобно плененной птице, бьется в грудной клетке сердце, поясница ее напряглась. Ритуал был в то же время актом нарциссизма, удовлетворял ее глубокую внутреннюю эмоциональную потребность.

Примеренные вещи она бросала в центр комнаты, и скоро там уже по колено лежала гора драгоценных мехов.

Наконец она взглянула на него, плотно прижимая к обнаженному телу светло-желтое облако. Потом развела руки, распахнув шубу, приподнялась на цыпочках, мышцы ее ног и живота напряглись.

– Вот эта, – прошептала она, и он встал с кресла, взял ее на руки и положил, все еще завернутую в норку, на большую груду мехов.