Охотников. Нулевой потенциал

— Убережём. Теперь убережём. Они лицо своё показали, открыто осмелились напасть. Паша едет уже. Как здесь будет, увезём Матвейку. Продержимся, не горюй, Агафья. А ты с ним поедешь.

— Сердце моё болит за вас. Как вы без поддержки-то останетесь? Может, Захара с Пелагеей отправить? Сильные, уберегут.

— Нет, Агафья. Сама езжай. Лучше тебя и Захара никто Матвейку не выучит. И Полю возьми, правда что. А со мной останутся Маша и Лиза. Мы негодяев сегодня втроём под стопку блинов раскатали. А Паша теперь ещё своих людей выставит. Сдюжим.

— Мама, — шепчу я и отчаянно вжимаюсь в родное, горячее тело. От маменьки пахнет гарью и полевым ветром. Значит, устроила бурю. Цел ли особняк?

— Очнулся, Матвейка? — лицо тонкое, белое, без следа загара. Глаза большие, голубые. Волосы как лён, зачёсаны гладко и в тугой узел стянуты. Не растрепались даже. Одежда вон грязная вся, где подпалины, где в пепле измазана. Только шаль на плечах тёплая, пушистая, вязаная. Агафьина.

Хорошо мне, тепло и безопасно. Хочется зажмуриться и заснуть в объятьях, как засыпал раньше, маленьким. Мама вдруг рвано вздыхает и начинает жарко и беспорядочно целовать мой лоб, щёки, глаза. От смущения уши пылают. Пытаюсь отстраниться, и мать останавливается.

— Уехать тебе надо, сердце моё. Далеко, подальше отсюда. Чтобы не нашли. Редко будем видеться, дитятко. Но так надо. Прости, малыш.

— Я с тобой хочу! Я тоже буду сражаться!

— Нельзя, Матвейка, — серьёзно и грустно отвечает мать. — Если они тебя найдут, всё прахом пойдёт. Тебе в силу надо войти. Выучиться. Тогда и встанешь на защиту Государя и земли родной. А пока спрячем тебя так, чтобы ни одна лиса не пронюхала. Рано ещё, малыш. Рано.

— Маменька, я с тобой, с тобой! Я могу, я умею…

Отчаянно цепляюсь за исчезающее тепло. Реальность окатывает холодом льющейся воды.

— Матвей? Матюха? Поговори со мной, не молчи! Горячий весь… что тебе дать-то? Матюха, купол выстави обратный! Иначе я тебя прям так лечить буду, и пусть хоть вся Гниль сбежится!

— Не тараторь, Ань. Голова болит. Дай мне…

…под ногами поскрипывают половицы. Крадусь, но всё время забываю, где переступить. В доме соглядатай, теперь уже ясно. Стало ясно, когда Агафью нашёл бездыханной. Отравили. Твари. От маменьки письма приходят одно мрачнее другого. Храбрится, пытается меня ободрить, но ясно, что дела наши плохи. На семью Охотниковых поклёп возводят. Если удастся негодяям чёрное дело провернуть, весь род падёт.

Пишу в ответ так же скупо, с показной бодростью, обиняками. Маменька прятаться велит, намекает, чтобы через Гниль уходил. В неё погоня не сунется, побоится. А у меня избушка в лесу за Гнилью заготовлена, как раз на такой случай. Припасов за пять лет насобирал достаточно. Долго смогу держаться.

Но последнее письмо пришло почти месяц назад. И на моё ответа не последовало. А слухи один мрачнее другого ходят. Вчера вообще услыхал, что арестовали родителей моих. Да быть такого не может! Они же всегда за Императора стояли, какой арест? Неужели Его Императорское Величество клевете и доносам поверил?

И ведь довериться никому нельзя. Захар за меня жизнь положит, не сдаст. Но если ему в голову полезут, вскроют, как консерву, всё выпотрошат. Беречь моих слуг никто не будет. Пелагее вот можно, у неё ментальная защита крепкая от рождения, до дна не пробьют.

Но что-то меня тревожит Полюшка наша. Как бы не она Агафью-то потравила. Свой кто-то, гадёныш, предал. Близкий. Кто все ходы и выходы в поместье знает. Зачем меня маменька с папенькой спрятали, знает. Какие секреты в поместье надо искать, знает. Поля, некому больше. Видать, раскусила её нянька моя.

Значит, один ухожу. А сердце тоска берёт. Тяжело бросить поместье, где восемь годков прожил. Уже родное всё. Да и с Настенькой теперь на полпути всё бросить придётся…

При воспоминании об Анастасии Ильиничне тело налилось сладкой истомой. Она уже намекала мне, что не прочь без нянюшек встретиться. Тёмной ночкой в рощу уйти. Ох, как хочется. Глядишь, и разговорчивее станет Анастасия Ильинична, а мне всего выспросить-то немного осталось. Жалко бросать.

Встряхнувшись, я отогнал воспоминания и решился. Уходить надо. Иначе всё зря. Только тайник запечатаю, и ходу. Ночь безлунная, застигнуть некому.

Крадучись, я поднялся в мансарду, но приступить к делу не успел. С улицы раздался шум. Стук копыт, выкрики. Выглянув из маленького округлого окошка, различил конный отряд человек в десять. Да что б меня… Не успел. Государевы люди на пороге.

Кидаюсь к тайнику, прикладывая колечко, тороплюсь наложить плотную печать, но удача мне снова неверна. Дверь распахивается, на пороге Пелагея. Бледная, встревоженная, глаза горят.

— Матвей, собирайся, на пороге сыскари. Хотят тебя в столицу забрать.

— Сама постаралась? — хищно оскаливаюсь, незаметно собирая на пальцах заклинание.