Окно выходит в белые деревья...

Надо бы поскупее
даже на выдох и вдох —
тогда, может быть, эпопея
ляжет строках в четырех.

Надо бы пощедрее,

погромче, как выкрик «За мной!»,
покрепче, поплощаднее —
площадью с шар земной.

Завидую мощи пространства,

спрессованной словом в пласты,
но краткость — сестра бесталантства,
когда она от пустоты.

Не всякая сжатость бесценна.

Рифмованный жмых жесткотел,
и чье-то квадратное сено,
будь лошадью — я бы не ел.

Мне нравится сено охапками,

с еще не просохшей росой,
с брусникой, с грибными шляпками,
подрезанными косой.

Все нежности с формой — телячьи,

эпоху бы в ритм ввалить,
ее разодрать, как тельняшку
отчаянно рвет инвалид!

Вместить ли чепцу и салопу

с другим старомодным тряпьем
божественную растрепу,
которую жизнью зовем?

Ремесленный вкус — не искусство.

Великий читатель поймет
и прелесть отсутствия вкуса,
и великолепье длиннот.

1986

«Нет событий важнее людей…»

Нет событий важнее людей.
                                                   Каждый — это событие.
Если ты хоть немножечко Пушкин,
                                                         любая дыра — Петербург.
Быть поэтом: не самораскрытие,
                                                          а — самовскрытие,
и поэт —
               это самохирург.
Переломы эпохи,
                                они и мои переломы.
Кровь эпохи — моя,
                                    гной эпохи — мой гной.
Защитят
                  по болезням двадцатого века дипломы,
изучив мое тело,
                                  прижизненно вскрытое мной.
Интересное зрелище
                                      будет вам всем обеспечено.
Станет ясно, что дело имеете вы
                                                                 с припозднившимся мертвецом.
Это вскрытье покажет
                                     все финки и шпильки,
                                                                          застрявшие в печени,
и плевки,
                  на лету становящиеся свинцом.
Не хочу я
                    презренного счастья притворщиков —
                                                                                         скромности.
Я,
            хотя бы как пыточный экспонат,
                                                                      не могу быть забыт.
Вместе с телом моим
                                          преступления столькие вскроются,
и узнаете вы,
                                 сколько раз я собою и вами убит.

1988

ДАЙ БОГ!