Око небесное

Хлынул дождь монет, блестящий поток никелей, даймов, четвертаков и полудолларовиков. Со звуком угля, сыплющегося по жестяному желобу, монеты прогремели вниз, ослепили и оглушили его. Когда поток прекратился, он начал собирать их. Но следующей его эмоцией – когда восторг выветрился – стало горькое разочарование. Четырехсот долларов тут не было; он получил мелочь из кармана, брошенную попрошайке.

Ну что ж, большего он не заслужил.

Общая сумма после подсчета оказалась равной сорока долларам и семидесяти пяти центам. Что ж, намного лучше, чем ничего; по крайней мере, на еду хватит. Ну а когда они кончатся…

– Не забудь, – слабым голосом пробурчал Макфайф, кое-как поднимаясь на ноги. – Ты должен мне десять баксов.

Макфайф выглядел на редкость паршиво. Его крупное лицо покрывали нездоровые пятна, кожа свисала толстыми складками вокруг воротничка. Пальцы нервно поглаживали щеку, сведенную судорогой. Превращение было невероятным. Макфайф был раздавлен видом своего Бога. Встреча лицом к лицу полностью деморализовала его.

– Не ждал, что Он такой? – не удержался от вопроса Хэмилтон, когда они мрачно побрели в сторону шоссе.

Невнятно захрипев, Макфайф откашлялся красноглиняной пылью и сплюнул в куст каких-то сорняков. Глубоко засунув руки в карманы, он буквально влачился рядом, сгорбившись, как сломленный человек. Глаза его были пусты.

– Ну впрочем, – смилостивился Хэмилтон, – это не мое дело.

– Я бы сейчас выпил, – вот и все, что смог сообщить ему спутник. Когда они вышли на обочину трассы, Макфайф полез в свой бумажник. – Увидимся в Белмонте. Давай сюда эту десятку, мне еще авиабилет покупать.

Хэмилтон неохотно отсчитал десять долларов мелочью; Макфайф молча сгреб их в ладонь.

Они уже входили в пригород Шайенна, когда Хэмилтон заметил нечто настораживающее и зловещее. Сзади на шее Макфайфа образовался ряд отвратительных и опухших красных нарывов. Огненные волдыри росли и ширились прямо на глазах.

– Это язвы, – изумленно заметил Хэмилтон.

Макфайф бросил на него взгляд, исполненный немого страдания. Он коснулся своей левой скулы.

– И еще нарывает зуб мудрости, – добавил он совершенно разбитым голосом. – Язвы и абсцесс. Мое наказание.

– За что?

Ответа вновь не последовало. Макфайф погрузился в свою личную печаль, судя по всему, осмысляя произошедшее. Хэмилтон вдруг понял, что встречу со своим Господом Макфайф может и не пережить. Впрочем, существовал сложный и тонкий механизм искупления грехов; Макфайф мог излечить свой нарывающий зуб и снять проклятие язв с помощью соответствующих ритуалов отпущения. И как прирожденный приспособленец, Макфайф наверняка как-то выкрутится.

На первой же автобусной остановке они устало рухнули на влажную скамейку. Прохожие, едущие в город на субботний шопинг, поглядывали на них с любопытством.

– Пилигримы, – ледяным тоном бросил Хэмилтон в ответ на очередной удивленный взгляд. – Ползли на коленях всю дорогу от Бэттл-Крик, штат Мичиган.

На этот раз наказания свыше не последовало. Хэмилтон вздохнул и почти пожалел об его отсутствии; его бесил этот капризный личностный элемент. Прегрешение и наказание были просто слишком мало связаны между собой; возможно, молния как раз испепелила ни в чем не повинного шайеннца на другом краю города.

– А вот и автобус, – с радостью сообщил Макфайф, поднимаясь. – Доставай свою мелочь.

Когда автобус доехал до аэродрома, Макфайф выбрался наружу и кое-как побрел в сторону здания аэровокзала. Хэмилтон же поехал дальше, к тому огромному и сверкающему, подавляющему сооружению, что было Единой Истинной Гробницей.

Пророк Хорэс Клэмп встретил его у роскошного входа. Со всех сторон поднимались впечатляющие мраморные колонны; Гробница открыто копировала традиционные погребения Античности. Однако при всей грандиозности и пышности тут присутствовал явный оттенок пошлой мещанской вульгарности. Массивная и угрожающая мечеть все же была эстетически чудовищной. Как какое-нибудь правительственное здание в СССР, она была спроектирована людьми без художественного вкуса. В отличие от упомянутых зданий, впрочем, она была густо украшена резьбой, вычурно-пышными архитектурными элементами, бесконечными и бестолковыми орнаментами, от души начищенными латунными деталями фурнитуры и трубами. Отраженный непрямой свет играл на терракотовых полах. В напыщенной гордости выдавались из стен гигантские барельефы: ближневосточные пасторальные сцены в масштабе больше натурального. Изображенные на них персонажи как один выглядели глуповатыми, но благочестивыми. И все – роскошно одетыми.