Око небесное

– Хвала небесам. – Отчасти возвратив себе прежнюю уверенность, он вышел в холл. – Ты чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы приступить к работе? Я… эээ… не хотел бы оказывать на тебя излишнего давления…

Мир, составленный Эдит Притчет и населенный ею же. Сейчас он уже отчетливо представлял его – дружелюбный, доброжелательный, приторно-сладкий. Все, что в нем происходило, все мысли и убеждения, было только добрым и прекрасным.

– Так вы не собираетесь увольнять меня? – спросил Хэмилтон.

– Увольнять тебя? – Тиллингфорд непонимающе заморгал. – За что, помилуй?

– Я серьезно оскорбил вас.

Тиллингфорд слабо кашлянул.

– Забудь об этом. Мальчик мой, твой отец был одним из ближайших моих друзей. Когда-нибудь мне придется рассказать тебе, как яростно мы с ним, бывало, ссорились. Яблочко от яблоньки… а, Джек? – Осторожно поглаживая Хэмилтона по плечу, доктор Тиллингфорд сопроводил его в непосредственно лабораторные помещения. Во все стороны тянулись ряды оборудования и сотрудников; здоровый гул деловито работающих исследовательских проектов в области электроники раздавался повсюду.

– Доктор, – спросил вдруг невпопад Хэмилтон, – можно задать вам один вопрос? Исключительно для очистки совести.

– Да, мой мальчик, безусловно. Что за вопрос?

– Помните ли вы Кое-кого по имени Тетраграмматон?

Доктор Тиллингфорд выглядел озадаченным.

– А что это такое, Тетраграмматон? Нет, мне кажется, не знаю такого. По крайней мере, припомнить не могу.

– Большое спасибо, – тоскливо поблагодарил Хэмилтон. – Я просто хотел проверить, так и думал, что вы незнакомы.

С чьего-то рабочего стола доктор Тиллингфорд подобрал экземпляр «Журнала прикладных наук» за ноябрь 1959 года.

– Наши сотрудники активно обсуждают одну из статей в этом номере. Тебя тоже может заинтересовать, хотя сейчас это уже несколько устаревшие материалы. Анализ работ одного из действительно значимых людей нашего века, Зигмунда Фрейда.

– Отлично, – бесцветным голосом произнес Хэмилтон. Он был готов ко всему.

– Как ты помнишь, Зигмунд Фрейд разработал свою психоаналитическую концепцию о том, что секс является сублимацией тяги к искусству. Он показал, как базовый, основной инстинкт человека творить прекрасное в отсутствие достойных средств для его выражения превращается (и извращается) в свою суррогатную форму, сексуальную активность.

– И это действительно так? – с усталым любопытством спросил Хэмилтон.

– Фрейд показал, что у здорового, ничем не ограниченного человека сексуальная тяга отсутствует, нет ни интереса, ни даже любопытства к сексуальности. В противовес устоявшемуся мнению, секс является полностью искусственным занятием. Если мужчине или женщине дать возможность честной, нормальной творческой активности – в живописи, литературе, музыке, – то так называемые сексуальные устремления исчезают без следа. Таким образом, сексуальная активность представляет собой тайную, скрытую форму существования творческого начала в человеке, когда механистическое общество подвергает его противоестественному воздержанию.

– Точно, – сказал Хэмилтон. – Мы это в колледже проходили. Или что-то в этом роде.

– К счастью, – продолжал Тиллингфорд, – первоначальное сопротивление эпохальному открытию Фрейда было сломлено. Само собой, он встретился с невероятным противодействием. Но старый подход, хвала небесам, вымирает. Нынче трудно встретить образованную личность, ведущую речь о сексе или сексуальности. Я использую эти термины в их клиническом смысле, чтобы описать ненормальное, болезненное состояние.

С долей надежды Хэмилтон поинтересовался:

– Так вы говорите, некие остатки традиционных взглядов все еще встречаются среди низших классов?

– Ну, – признал Тиллингфорд, – нужно, конечно, время, чтобы дотянуться до каждого. – Он оживился, его энтузиазм вернулся вновь. – Это и есть наша работа, мальчик мой. В этом и состоит функция нашего электронного ремесла.

– Ремесла, – эхом отозвался Хэмилтон.

– Да, боюсь, это не является в полной мере художественным творчеством. Но недалеко, очень недалеко. Наша работа, мальчик мой, заключается в поиске предельного средства связи, устройства, которое никого не оставит в стороне. При помощи которого все ныне живущие люди вынуждены будут столкнуться с художественным и культурным наследием цивилизации. Ты понимаешь меня?

– О да, безусловно, – ответил Хэмилтон. – У меня уже много лет дома стоит система хай-фай высококачественного воспроизведения.

– Высококачественного? – Тиллингфорд умилился. – Я и не знал, что ты проявляешь интерес к музыке.

– Только к качеству звука.

Сделав вид, что не услышал, Тиллингфорд принялся развивать тему:

– Раз так, ты должен вступить в симфонический оркестр компании. В начале декабря мы бросаем вызов оркестру полковника Эдвардса. Надо же, у тебя будет шанс играть против твоей бывшей компании! На каком инструменте ты играешь?

– Укулеле.

– Начинающий, видимо? А твоя жена? Она играет?

– Ребек[3].

Тиллингфорд, заметно озадаченный, решил оставить этот вопрос.

– Ладно, мы успеем еще обсудить это позже. Думаю, тебе не терпится приступить к работе.