Око небесное

– Черт с ним, с ужином, – ответил он, открывая дверь на лестницу. – Пошли скорее, пока она не отменила музыку.

В подвале было холодно и сыро. Хэмилтон включил электрический обогреватель и опустил жалюзи на окнах. Пока комната прогревалась до приятной теплоты, он открыл дверь в кабинет для записи и начал выносить оттуда охапки пластинок.

– Что ты хочешь послушать? – воинственно осведомился он.

Силки в испуге мялась возле двери.

– Я хочу кушать. И Марша приготовила такой чудесный ужин…

– Едят только животные, – пробормотал Хэмилтон. – Это неприятно. Некрасиво. Я отменяю это.

– Я не понимаю, – печально откликнулась Силки.

Включив усилитель, Хэмилтон настроил сложную систему управления звуком.

– Что ты думаешь о моих устройствах? – потребовал он ответа.

– Очень… привлекательно.

– Двухтактный усилитель с дополнительными усиливающими элементами. Полоса пропускания до тридцати килогерц. Четыре пятнадцатидюймовых басовых динамика, вуферы. Восемь «театральных рожков» – для высоких частот, твитеры. Сеть пересекается на четырехстах герцах. Трансформаторы ручной намотки. Алмазные звукосниматели и золотой картридж холодной сварки. – Устанавливая пластинку на проигрыватель, он добавил: – Мотор может крутить вес до десяти тонн включительно и при этом точно держать скорость в тридцать три целых и три десятых. Неплохо, правда же?

– Ч-чудесно.

Он поставил балет «Дафнис и Хлоя». Добрая половина его коллекции пластинок волшебным образом исчезла; пропала в основном современная атональная музыка и экспериментальная перкуссивная. Миссис Притчет предпочитала старую проверенную классику: Бетховен и Шуман, тяжелые оркестровые композиции, знакомые буржуазному посетителю концертов. Отчего-то утрата драгоценной коллекции Бартока привела Хэмилтона в такое бешенство, как ничто другое до сих пор. У нее был некий личностный аспект, эта музыка касалась самых глубоких уровней его сознания. Нет, в мире миссис Притчет жизни не было; она была даже хуже, чем Тетраграмматон.

– Так лучше? – спросил он автоматически, убрав освещение почти до нуля. – Теперь не настолько в глаза бьет, правда?

– Так и не било, Джек, – ответила Силки встревоженно. Некий смутный фрагмент воспоминания просочился в ее вычищенный разум. – Ой, я почти ничего вокруг не вижу… Боюсь, что упаду.

– Далеко не упадешь, – издевательски сказал Хэмилтон. – Что бы ты хотела выпить? Так сложилось, что у меня тут где-то есть бутылка виски.

Распахнув шкафчик со спиртным, он привычно пошарил внутри. Пальцы сомкнулись на горлышке бутылки; он быстро вытащил ее и нагнулся, чтобы достать стаканы. Однако бутылка отчего-то на ощупь казалась незнакомой. Ближайшее рассмотрение подтвердило этот факт – в его руках оказался не виски.

– Пусть это будет мятный ликер, – поправился он, махнув рукой на эти чудеса. В каком-то смысле так было даже лучше. – О'кей?

«Дафнис и Хлоя» заполняли затемненную комнату страстью и негой, когда Хэмилтон подвел Силки к дивану и усадил ее. Она послушно приняла от него рюмку и старательно отхлебнула из нее. На лице девушки читались непонимание и робость. Хэмилтон метался по комнате, приводя ее к совершенству, как истинный перфекционист: здесь поправил картину на стене, там чуть прибавил звук в усилителе, еще немного убавил свет, взбил подушку на диване, убедился, что дверь на лестницу закрыта на ключ. Он слышал, как Марша ходит наверху – что же, она сама напросилась.

– А теперь просто закрой глаза и расслабься, – приказал он гневно.

– Я расслаблена. – Силки все еще была в страхе. – Разве этого мало?

– Нормально, – пробормотал он с нездоровым возбуждением. – Просто прекрасно. Так, у меня есть идея – попробуй снять обувь и поднять ноги на диван. Если так сделать, то впечатление от Равеля станет совсем иным.

Силки послушно скинула свои белые туфли и села, поджав ноги под себя.

– Хорошо, – слабым голосом сказала она.

– Намного лучше, правда ведь?

– Гораздо.

Внезапно огромная, всепоглощающая печаль охватила Хэмилтона.

– Бесполезно, – прошептал он сломленно. – Ничего не получится.

– Что не получится, Джек?

– Ты не поймешь.

На минуту оба они замолчали. Потом медленно и осторожно Силки протянула руку и коснулась его ладони.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

– В этом моя вина, так ведь?

– Есть немного, но косвенная. Очень, очень косвенная.

После мгновения колебания Силки спросила:

– А могу ли… могу ли я тебя кое о чем попросить?

– Да, конечно. О чем угодно.

– Не мог бы ты… – Ее голос был таким тихим, что он едва слышал слова. Она пристально смотрела на него, и глаза ее были огромными и темными в приглушенном свете комнаты. – Джек, не мог бы ты поцеловать меня? Всего один раз?

Крепко обняв девушку, Хэмилтон привлек ее к себе, приподнял ее маленькое с резкими чертами лицо и поцеловал в губы. Она прижалась к нему, легкая и хрупкая – и такая ужасно унизительно тонкая. Обнимая ее, сжимая изо всей силы, он сидел так какое-то бесконечное время, пока наконец она не отстранилась от него – усталая несчастная фигурка, почти затерявшаяся в неясной темноте.

– Я… я совсем плохая, – запинаясь, пожаловалась она.

– Не вини себя.