Околдованная

И прежде, чем я успеваю спросить, что он делает, он приподнимает мои ноги, освобождая себе место на моей постели, садится и кладет их себе на колени.

И осторожно поглаживает, вновь бормоча какое-то целительное заклинание.

Его магия течет в меня, проникает в открытые раны на ступнях и голени. Ощущаю тепло, зуд и неудобство. Но Мемнон продолжает гладить меня, и мне нравится чувствовать на себе его руки.

– Сегодня я намерен исцелить тебя, Императрица, – говорит он, не отрываясь от работы. – Но завтра я потребую ответов.

Судорожно вздыхаю.

– Почему в твоих устах это звучит так зловеще? – спрашиваю его, чувствуя, как затягиваются последние раны на ногах.

– Потому что, – Мемнон еще раз приподнимает мои ноги, чтобы встать, – я зловещ. И хочу ответов.

Он опускается возле меня на колени, так что лицо его оказывается мучительно близко.

– И ты дашь их мне, est amage.

Я вижу его густые-густые ресницы и эти чудные карие глаза, которые странно блестят. И этот страшный шрам, тянущийся от глаза до подбородка. Лицо Мемнона наводит на мысли о какой-то утраченной реликвии.

Упрямо вздергиваю подбородок, но вместо ответа протягиваю руку и касаюсь его шрама. Даже не знаю, что заставило меня так поступить.

Мемнон замирает, позволяя моему пальцу, скользящему вдоль грубого рубца, исследовать свое лицо. Да, шрам действительно страшен.

– Как ты его получил?

Он сдвигает брови:

– Я уже говорил тебе, Селена.

Да ну?

– Скажи еще раз, – палец скользит дальше.

Он хмурится, но отвечает:

– Мой народ расширял свою территорию, углубляясь в земли Дакии. Их царь отнесся к этому не слишком благосклонно. Мы встретились в бою, и он подарил мне шрам на память о себе.

Мои глаза расширяются.

– Он чуть не лишил тебя лица.

– Он пытался, – соглашается Мемнон.

Меня охватывает ужас при мысли о том, что кто-то мог пытаться содрать лицо с живого человека.

Глаза колдуна блестят, губы игриво кривятся:

– Вот, вроде бы, казалось, что наивнее некуда, а ты берешь и прячешься в будущем, которое еще более… цивилизованно чем римское окружение, в котором ты выросла.

– А что случилось с тем царем, который сделал это с тобой?

– Я пронзил его насквозь мечом. А из его черепа сделал чашу для вина.

Что?

– Ты лжешь.

– Нет. Это была моя любимая чаша.

Он говорит это так спокойно, что, черт, если это правда…

Я съеживаюсь, отстраняясь от него.

Мемнон хмурится, похоже, озадаченный моей реакцией:

– Это было в обычаях наших воинов. Точно так же, как каждая сарматская женщина должна была убить в бою хотя бы одного врага, ибо только после этого ей дозволялось вступить в брак.

Что?

Он смотрит на мое ошарашенное лицо, и в глазах его мелькает печаль:

– Ты реагировала точно так же, когда впервые услышала о таких вещах. Видеть это снова – и чудесно, и горько разом.

Откашливаюсь, прочищая горло:

– Я все еще пытаюсь смириться с тем фактом, что ты пил вино из черепов своих врагов.

Впрочем, не уверена, что у меня когда-нибудь получится смириться.

Мемнон натянуто улыбается; потом взгляд его скользит по моему телу, останавливается на пострадавшем плече.

– Мне нужно закончить лечить тебя, Императрица. Придется перекатить тебя на живот.

Пробую перевернуться, а руки его уже тут как тут – направляют меня, чтобы я не разбередила раны.

Он осторожно снимает прилипшие к моей спине лоскуты. Прохладный воздух целует кожу, а Мемнон резко вздыхает – наверное, при виде повреждений.

– Подумать только, ты никогда не считала себя настоящей царицей-воительницей, – бормочет он себе под нос, и я чертовски уверена, что замечание его относится к Роксилане, а не ко мне. – Такими боевыми ранами гордились бы даже самые яростные мои солдаты.

– Что, все настолько плохо?

Недавнее заклятье Мемнона еще блокирует боль.

Легкая рука колдуна скользит по ранам, и я закрываю глаза. Его прикосновение по-прежнему пугающе приятно.

– Исцели раны, – шепчет мужчина на сарматском. – Стяни плоть. Верни, как было.

Его магия касается моей спины теплым дыханием. Тепло это проникает под кожу, причиняя неудобство, спина чешется, и я знаю, даже не глядя, что плоть восстанавливается, раны заживают.

Я лежу, совсем сбитая с толку, размышляя о том, как мое участие в колдовском круге ради малости наличных привело к тому, что меня едва не убили кровожадные ведьмы, а теперь меня еще и лечит мой заклятый враг.

Теплое давление магии исчезает, и Мемнон проводит рукой по моей спине. Дыхание перехватывает, когда его ладонь касается кожи. Есть что-то такое в его руках – руках, которые вели в бой армии, и убивали, и поднимали чаши, сделанные из черепов врагов, – что-то чертовски… возбуждающее.

Наверное, я очень испорченная, если наслаждаюсь этим. Но об этом я, пожалуй, буду беспокоиться завтра. Возможно.

Мемнон останавливается, словно почувствовав, о чем я думаю.

– Est amage, – шепчет он, – тебе нравится? Если да, я продолжу. Скажи лишь слово.

Черт, может, он таки читает мои мысли?

Крепко зажмуриваюсь и дышу носом. Все, что связано с этим человеком, имеет свою цену. Он не называет ее, но это так.