Окруженные тьмой

Сегодня пустырь не совсем соответствовал определению. Пусть пыльный, заброшенный, забытый человечеством — сейчас пустырь все-таки не был пуст. Прямо посреди него стояли собака и человек. Впрочем, стоило подойти поближе, как становилось ясно, что первое впечатление обманчиво. Рядом с давним знакомцем и лютым врагом капитана Валерой стояла отнюдь не собака, а далекий от всяких собак тесть Петрович. Правда, стоял он на четвереньках, понурив голову, и оттого издали его можно было принять за собаку, а Валеру, который держал его на поводке, — за человека.

— Валерий Мироныч, — говорил тесть жалобно, — Валерий Мироныч, можно я на ноги встану? Коленям твердо.

— Стой, как стоишь, Петрович, — отвечал ему Валера. — Ты у меня теперь заместо собаки.

Но Петрович заспорил — не может он быть собакой, у него ревматизм.

— Фу, Петрович! Молчи, а то заставлю за палкой бегать.

Тесть угрюмо замолчал, озирая окрестности. Может быть, думал сбежать, но сбежать было совершенно невозможно. Для этого, во-первых, требовалось порвать поводок, во-вторых, рвануть с низкого старта, в третьих, пробежать не останавливаясь хотя бы метров пятьдесят до пролома в стене, чтобы оказаться на улице. Ни то, ни другое, ни третье было ему не под силу.

Валера с некоторым нетерпением смотрел на часы: капитан запаздывал. Не ценит, видно, тестя, не боится, что его в расход отправят.

— Наверное, найти не может, — робко проговорил Петрович.

— А ты погавкай... На голос он быстро прибежит.

Тесть подобострастно засмеялся — шутите, ваше превосходительство. Но Валера вовсе даже не шутил, глядел строго: давай, старая сволочь, а то намордник надену.

Петрович растерянно заперхал, потом возвысил голос, залаял звучно, гулко: гау, гау! Гау! Но Валера остался недоволен: формально лаешь, для галочки. Не слышу настоящего чувства. Но ничего, научим. Время пока есть. Давай, лай по нотам.

— Как это — по нотам? — не понял тесть.

— А вот так — гамму лай. До, ре, ми, фа, соль — и так далее.

Тесть угрюмо отказывался, упирал на человеческое достоинство.

— Утюга захотел?! — вид у Валеры сделался грозным.

— Хау! Хау! Хау! Хау! Хау… — залаял Петрович по восходящей.

Валера слушал и морщился. У него был вид ценителя классики, неожиданно для себя оказавшегося на концерте Монеточки или Гречки.

Но вдруг лай прекратился. Оказалось, дальше идет не его, Петровича, октава — высоко слишком. Валера слегка нахмурился, но все-таки милостиво разрешил лаять вниз. Концерт продолжался: Петрович усердно лаял, горючие слезы обиды текли по морщинистому лицу.

Наконец Валера махнул рукой, велел замолчать. Иди, сказал, облегчись, старинушка. Старинушка захотел подняться, но Валера дернул его за поводок.

— На четвереньках, — сказал, — облегчайся, извращений нам тут не надо.

Тесть глядел на него, ополоумев: как я тебе на четвереньках буду?

— К стене, — сказал Валера. — Как все нормальные собаки делают.

Но Петрович не был нормальной собакой. Он был ненормальной собакой, то есть такой, которая облегчается на задних ногах. Однако Валера это к сведению не принял. Это, сказал, твои проблемы.

— Совести у вас нет, — вид у Петровича был угрюмый.

— У нас все есть. Надо будет — и совестью обзаведемся. За такой товар много не запросят, — Валера снова посмотрел на часы. — Двадцать минут уже жду. Похоже, зять твой меня кинуть решил. Совсем он тебя не любит, старичок.

И Валера дернул тестя за поводок — идем. Тот до смерти перепугался: куда? не пойду! Петрович зарычал, залаял, настоящая собака, только сунься — разорвет.

— Не подходи, я психический! У меня бешенство! Наследственное… — кричал он и лаял, лаял.

Валера железной рукой взял тестя за шкирку. Тот завизжал, потом заскулил, затих... Неизвестно, что бы случилось дальше, но тут, наконец, на пустыре появился Саша. Поморщился, глядя на происходящее.

— Что тут у вас за цирк с конями?

Тесть вскинулся, глаза его засверкали надеждой.

— Саша, Сашенька! Убивают! Спаси!

Валера оставил старика, повернулся к капитану. Некоторое время смотрел на него молча, без всякого выражения. Саша развел руками: вот он я, явился. Однако Валеру интересовал лишь один вопрос — зачем капитан засунул его в обезьянник?

Тот, услышав это, даже удивился:

— Что же тебя, за твои художества в «Хилтон» поселить?

— Нельзя его в «Хилтон», он меня истязал, поганка! — наябедничал Петрович. — Утюг холодный к животу прикладывал, а у меня ревматизм, мне холодного нельзя.

Саша сочувственно смотрел на Петровича, Валера как будто исчез из его поля зрения.

— Знаешь что, отец? Иди-ка ты домой. Мы тут сами, без тебя, разберемся.

Однако уйти не вышло. Валера натянул поводок и скомандовал Петровичу «сидеть!» Тот тихо заскулил от страха и обиды.

— Голос, Петрович! — велел Валера.

Тесть молчал. Валера вытащил пистолет.

— Голос, я сказал!!

Саша изумился, снова посмотрел на Валеру: ты что, совсем обалдел? Пистолетом в живого человека тычешь!

— Будет дурить, так я из этого живого быстро мертвого сделаю, — посулил Валера. — Лай, Петрович!

Тесть залаял, с каждым выдохом все злее, все страшнее.