Каждый из участников этих вечеров по-своему идентифицировал себя как законного носителя новой советской государственности. Они подтверждали свою классовую принадлежность, называя свой род занятий. Например, одна из работниц предварила свои воспоминания на вечере в июне 1927 года следующим образом: «Я служила в Международном Банке уборщицей. Многие считали, что я служила конторщицей, но это не так – я была уборщицей»[835]
. На классовую принадлежность можно было ссылаться при отсутствии желаемой партийной принадлежности: «Я был беспартийный, но я придерживался партийных взглядов, потому что я был сыном крестьянина и учитывал положение рабочих», – сказал один из рабочих на другом вечере[836]. Подлинность претензий на принадлежность к новому порядку, конечно, уже была обеспечена самим присутствием людей на этих вечерах. Более того, многие в своих воспоминаниях демонстрировали чувство превосходства над другими членами общества, выделяя себя из невежественных или пассивных масс: «В Смольном было видно, что что-то должно случиться, а на улице ничего не было заметно»[837].Многие из участников и очевидцев называли собственные моменты революционного прозрения. Так, один человек, присутствовавший при прибытии Ленина на Финляндский вокзал 16 апреля 1917 года, вспоминал, что слышал, как Ленин сказал: «“Да здравствует Социалистическая Республика!” и в этих словах нужно было понять, что революция продолжается дальше и готовится к 25-му Октября»[838]
. Даже те, кто утверждал, что в то время плохо понимал значение пережитого («Я даже смутилась немного», – сказала на одном из вечеров одна из участниц, а голоса из зала прокомментировали: «Ну и довольно!»), делали это с позиции своего нынешнего состояния революционной сознательности[839]. Это благодатное состояние часто оборачивалось осуждением, направленным на Зиновьева и Каменева за их прошлые колебания. Несмотря на утверждение одного человека, что «заявление т. Зиновьева [против вооруженного восстания] для нас всех тогда было подобно разорвавшейся бомбе», схожие настроения были распространены; по наблюдению этого же человека, та же самая «болезнь» снова поразила этих товарищей девять лет спустя. Он противопоставил неуверенное поведение решительности «передовых бойцов» вроде себя самого, которые были им названы «отдельные маленькие винтики нашей величайшей машины, Ленинской Партии»[840].Наиболее конкретные претензии на место в новом режиме исходили от тех участников, которые могли физически вписать себя в историю Октября, отметив свое присутствие в ключевые «моменты» революционной борьбы. Один солдат неоднократно указывал своим товарищам на свое участие в осаде Зимнего дворца накануне его «штурма»[841]
. Некоторые отмечали доступ к определенным революционным местам или персонам (наиболее желанными и «престижными» были Смольный и Ленин), к которым широкая публика имела лишь ограниченный доступ. Личная встреча с Лениным или присутствие на одной из его речей стали знаком революционного авторитета. Эти моменты и им подобные неизменно оказывались в центре воспоминаний и автобиографий[842]. В этом же ключе назывались и менее известные большевики[843]. Участники часто сперва уточняли, где находились в 1917 году, а затем начинали рассказывать, что с ними происходило до или после названной даты. Нередко они подчеркивали свое присутствие в Петрограде в ключевой революционный момент; более того, их