Окутанная тьмой (СИ)

«Люси-сан, вы же, наверное, знаете, что для того, чтобы ему не было больно, чтобы он ничего не почувствовал, его нужно успокоить и расслабить» — Хартфилия и сама прекрасно это знала, что чем спокойнее человек, тем проще будет вернуть ему нагло позаимствованные чувства. Но Кину нравилось рассказывать то, что он не знал сам, а Люси не решалась его перебивать, улыбаясь, когда он, словно настоящий человеческий ребёнок, а не демон, был готов хлопать в ладоши, когда узнал всё, что нужно, перерыв для этого несколько сотен книг. Люси искренне радовалась рядом с ним, просто не смея фальшивить, хотя знала всё и так — Райто когда-то поведал ей об этом, просветил во все мелочи, чтобы не было таких глупых ситуаций. Вот только ради Кина Хартфилия молчала, не издавая ни звука, пусть это будет его личная победа, пускай радуется, ему можно, да и его искреннюю, по-детски наивную улыбку Люси любила. Он красиво улыбается, особенно когда по-настоящему — улыбка шла ему намного больше, чем оскал, ему никогда не шёл образ злодея и негодяя, слишком добрым и невинным оказалось его сердце.

Люси, невесомо ступая по полу, подошла ближе, тихо, мягко опускаясь коленями на кровать, приобнимая Драгнила за плечи, легко притыкаясь щекой к его шее, невесомо целуя — он всегда был горячий, вспыльчивый, как настоящий огонь. И Люси безумно нравилось его пламя, пылающее так ярко, неудержимо, оно было копией своего хозяина, такое же импульсивное, непредсказуемое. Со своей новой силой Хартфилия мучилась относительно недолго, ей очень помогали воспоминания с давних тренировок Нацу — она повторяла всё за ним, каждое движение, по памяти, но вот ощущения, окутывающие тело, казались слишком реальными, до дрожи. Венди никогда не замечала этого, не видя, как Люси, снова и снова зажигая на кончике пальца маленький огонёк, теряется в воспоминаниях, в сознании всплывал первый раз, когда Нацу вручил ей в ладони свой огонёк, пытаясь показать, что тот безвреден. И Хартфилия раз за разом повторяла, зажигая пламя вновь и вновь, даже не обращая внимания на такой пугающий цвет — чёрный, непроглядный, она смирилась. Было необъяснимое чувство лёгкости, будто бы она находилась где-то неподалёку от Нацу, который просто совершенствовал свои навыки, было так тепло и уютно, что уходить из этих воспоминаний не хотелось. И если бы сейчас он, пока ещё какой-то холодный, неприступный, знал, как сильно скучала по нему Люси, если бы только знал, но она сама ни за что не скажет. Это будет слишком просто, слишком по-доброму, не в её характере, теперь таком гордом и стойком, к которому она привыкла, с которым просто свыклась. Люси никогда не расскажет, что никого из мужчин, тех, кто хоть когда-то проявлял к ней интерес, не подпускала к себе. Никогда не скажет, что они действительно хорошие, что у них когда-нибудь могла бы получиться крепкая семья — Люси не расскажет, как она отгораживалась от них, пряталась, уходила, навсегда растворяясь среди ночи. Лучше Нацу для неё никогда не было, и даже те лёгкие прикосновения, когда кто-то всё же успевал взять её за руку, предлагая прогуляться, отдавались неприятной дрожью, было гадко. Эти ощущения заметно отличались — когда прикасался Нацу, то по телу разносилось тепло, сердце билось быстрее, было приятно, и Хартфилия чувствовала себя защищёно, когда прикасался кто-то другой, хотелось бежать, смывать с себя эту грязь, сдирая кожу ногтями. И теперь было так же тепло, уютно, светло, та же знакомая дрожь, замирающее в груди сердце и дрожащие пальцы, цепляющиеся за его одежду — эти ощущения были особенными, незаменимыми, идеальными, безумно желанными.

Люси не говорит ни слова, когда её перебивают и грубо опрокидывают на спину, нависая сверху, на мгновение остановившись, смотря ей прямо в глаза. Люси не знает, что там хочет увидеть Нацу — она не будет молить его, не будет стоять на коленях, у неё есть гордость, тем более, что он сам не сможет остановиться. Разговора как такового и нет, а продолжения хотят они оба, ведь обычными объятиями и поцелуями тот голод, скопившийся за долгих полтора года, не утолить. Люси знает, чего хочет — хочет чувствовать тепло его рук на своей коже, чтобы следы горели, словно прикосновения раскалённым железом; хочет обновить все когда-то пылающие огнём поцелуи, хочет, чтобы его запах, такой знакомый и родной, остался на ней, перебивая её собственный; хочет слышать, как близко и часто бьётся его сердце, в том же ритме, как и её собственное, вызывая дрожь и безумную улыбку.