Окутанная тьмой (СИ)

Люси прикрывается только простынёй, всматривается в умиротворённое лицо Нацу, оберегает, смотрит, чтобы его сон, его мысли ничего не тревожило, заставляя беспокойно мотать головой, судорожно сжимать руки в кулаки. Люси искренне не хочет, чтобы он и дальше страдал, мучился без частички своей души, чувствуя ко всем знакомым и друзьям неприязнь, ненависть, презрение. Хартфилия хочет вновь увидеть того светлого, доброго, милого Нацу, который так бережно обнимал её, легко целовал в тот день на стадионе. Но Люси надоело, что только она делает кому-то больно, доводя до такого состояния, до таких действий — теперь она знает и другую сторону Нацу, которая тоже умеет причинять боль любимым, и ей это нравится.

За окном начинается дождь — Люси хорошо слышит, как капли глухо ударяются об стекло и мутными, прозрачными разводами стекают вниз. Хартфилия по-настоящему любила такую погоду, может она и навевала тоску, какие-то странные, нежеланные воспоминания, но в ней всегда были и плюсы — среди такого дождя, даже днём, можно легко затеряться среди шумной толпы, а ночь и дождь ещё лучше. За плотной завесой, беспрерывно льющейся с тяжёлых, свинцовых туч, легко спрятаться, легко спрятать лицо, глаза и слёзы — никто и не поймёт, не сможет разглядеть, что ты чувствуешь на самом деле.

— Кин, пора, — тихо проговорила Хартфилия под шум дождя за окном и дикие завывания ветра. — Всё в порядке, Кин? — Жнец, появившись напротив, неторопливо вышел из тени в середину комнаты, старательно отводя взгляд в сторону — ему не было стыдно, почти не было, за то, что он застал их в таком виде. Он давно не маленький и знает откуда-то берутся дети, он смущается только из-за того, что Люси-сан перед ним так легко одета. Кин никогда не видел её такой: распущенной, растрёпанной, с лёгкой, довольной улыбкой на красных губах; открытые плечи и ключицы с ещё незажившими следами, помятая простыня, в которую Хартфилия так небрежно укуталась. И ему почти не стыдно, Кин знает, что не покраснеет, он никогда не краснеет, но вот взгляд отводит всё равно, ему просто не комфортно и, проще говоря, хочется провалиться под землю, или чтобы Люси-сан просто оделась. И когда Хартфилия понимает причину, по которой Кин так старательно избегает её глаз, то просто улыбается и по щелчку пальцев возвращает одежду на себя. — Всё, теперь не стесняешься? — Кин недоверчиво косится на кровать. Только после того как убеждается, что Хартфилия действительно одета нормально, оборачивается полностью, глядя на Нацу, мирно спящего на коленях девушки.

— Всё нормально. Давайте уже начнём, Люси-сан? — хрипло произносит Кин, заметно волнуясь, Хартфилия только коротко кивнула, приподняв Нацу выше, притянув к себе, держа его лицом к Жнецу — Драгнил ничего не чувствует, не упирается, он просто крепко спит, послушно укладывает голову Люси на плечо. Кин, подойдя ближе, становится одним коленом на край кровати, улыбается — почти злорадно, по сумасшедшему, но ему так проще, он чувствует себя более уверенным в таком образе, да и Люси не против. Для Кина проще опустить кого-то ниже себя, смотреть сверху вниз и чувствовать некую доли власти, быть более чем просто уверенным в своих действиях и желаниях, даже если перед ним Нацу. Есть всего несколько человек, с которыми этот трюк не проходит удачно, но Драгнил оказался не в их числе, и это по-своему было хорошо. — Прошу прощения, Нацу-сан. Пора вернуть то, что по праву принадлежит вам, — Жнец поднимает голову, видит, как довольно, радостно сияют глаза Хартфилии в темноте, она улыбается, кивает ему, вот только Кину от её улыбки не легче, особенно в такой ситуации. Он чувствует себя смело, почти, но руки дрожат, а страх, что что-то пойдёт не так, медленно опутывает сердце, после намереваясь больно сжать. Кин не хочет думать о плохом, о том, что что-то не получится, но эти мысли, мерзкие и грязные, сами зарождаются в сознании.