Окутанная тьмой (СИ)

— И куда ты опять собралась идти? — Люси замирает посреди пустынной дороги, нарытой плотным покрывалом темноты, нехотя оборачиваясь на до боли знакомый голос, окликнувший её здесь, уже за границей Магнолии. Люси ни капли не сомневается, различая этот силуэт среди ночи более отчётливо и ясно, чем другие, — следил, не выпуская из виду, она уверена, хотя сама затеяла это. Люси и сама не понимает, почему просто не испарилась, не растворилась во мраке, как в прошлые разы, — темнота это сущность Люси, её неотделимая часть, и она с радостью бы укрыла в своих объятиях любимое творение. Хартфилия ловит себя на мысли, что наверняка, отдалённо, сама хотела, чтобы кто-то знал, что она вновь уходит, чтобы не считали предательницей, беглянкой, чтобы просто отпустили и ждали, — если были готовы. Люси ещё не уверена в том, куда податься и ради чего; сейчас все её мысли заняты совершенно другим — зачем она пообещала это Венди, зачем дала надежду, если не знает с чего начинать и что вообще делать, дабы возвратить умерших. Но собственная пламенная речь отмечается на сердце кровавой печатью, и Люси сама едва верит в это, но почему-то цепляется за робкую надежду, — ей, как и сейчас Венди, нужен Кин. Она не понимает, почему так спокойна, ведь всего несколько часов назад ей хотелось рвать и метать этих ничтожных падших, окропляя дороги города чернотой. Что же изменилось? Люси теперь понимает, что совсем не глупо так же наивно, как и тринадцатилетняя девочка, верить в чудо, ведь для Хартфилии эти двое важны так же сильно, хотя одного она фактически не знает, но его душу, истерзанную и израненную долгими годами, читает как открытую книгу. Да и мысль о том, чтобы поднять свой ранг в пирамиде демонов тоже отголосками раздаётся в голове, хотя прежний запал давно улетучился. Люси просто привыкла убивать, и эти падшие, убитые её рукой или косой, тоже дают немного времени, и это хорошо; она с радостью приняла на себя роль чистильщика, и перспектива скитаться по свету вечность, набирая души, уже совсем не пугала. Люси желала жить, как и все, — иметь семью, свой собственный уютный дом, детей, мужа, и мешает себе она сама, оправдываясь, что у такого монстра всего этого быть просто не может. Люси хочет жить нормально, хотя уже не знает, просто не помнит, что значит понятие нормально; для неё это уничтожение неугодных, скитание по миру и желание стать другой, стать человечнее. Такова их природа — всех новорожденных и новообращённых, — но после это как-то забывается, хотя Люси не смеет отпускать свои чувства полностью, потому что есть ради кого. — Не объяснишь мне, что происходит теперь? — Нацу хмурится и, быстро преодолевая расстояния между ними, уверенно и крепко хватает Хартфилия за предплечье, притягивая к себе. Она и сама не против, вовсе не сопротивляется, покорно утыкается носом ему в шею, приобнимает обеими руками не желая отпускать и жадно, будто в первый и последний раз, вдыхает запах одеколона, смешанный с гадким привкусом гнили и дыма.