Оле в альбом

13.

Мне б хотелось, скажу я, такую вот точно жену.
Ты ответишь: да ну? Дождалась. Ни фига — предложеньице!
Тут я передразню невозможное это «да ну»,
а потом улыбнусь и спрошу: может, правда, поженимся?

Почему бы и нет? Но ведь ты — бесконечно горда,
ты стояла уже под венцом, да оттуда и бегала.
Выходить за меня, за почти каторжанина беглого?!
Неужели же да? Ах, какая, мой друг, ерунда!

Ну а ты? Что же ты? Тут и ты улыбнешься в ответ
и качнешь головой, и улыбка покажется тройственной,
на часы поглядишь: ах, палатка же скоро закроется!
Одевайся, беги: мы останемся без сигарет…

14.

Когда бы я писал тебе сонеты,
то вот как раз бы завершил венок,
самодовольно положил у ног твоих
и ждал награды бы за это.

И все равно я был бы одинок,
как одиноки в мире все поэты.
Ты вроде здесь, но объясни мне: где ты?
Я здесь! кричишь ты, но какой мне прок?

Да будь ты в преисподней,
на луне иль даже дальше:
скажем, хоть в Париже
и то была б неизмеримо ближе.

В уютной кабинетной тишине
я с образом твоим наедине
вострил бы в сторону бессмертья лыжи.

15.

Голову чуть пониже,
чуть безмятежней взгляд!..
Двое в зеркальной нише
сами в себя глядят.

Может быть, дело драмой
кончится, может — нет.
Красного шпона рамой
выкадрирован портрет.

Замерли без движенья.
Словно в книгу судьбы
смотрятся в отраженье.
И в напряженьи лбы.

На друга друг похожи,
взглядом ведут они
по волосам, по коже,
словно считают дни:

время, что им осталось.
И проступают вдруг
беззащитность, усталость,
перед судьбой испуг.

Рама слегка побита,
лак облетел с углов,
ломаная орбита
встретившихся миров.

Гаснут миры. Огни же
долго еще летят.
Двое в зеркальной нише
сами в себя глядят.

16.

Мы не виделись сорок дней.
Я приеду, как на поминки:
на поминки-сороковинки
предпоследней любви моей.

А последней любви пора,
вероятно, тогда настанет,
когда жизнь моя перестанет:
гроб, и свечи, et cetera…

17.

Будешь ли ты мне рада,
если увидишь вдруг,
или шепнешь: не надо!
в сплеске невольном рук,

или шепнешь: зачем ты?
и напружинишь зло
раннего кватроченто
мраморное чело?

Ветра холодной ванной
голову остужу и,
как оно ни странно,
я тебя не осужу:

право же, пошловато,
глупо, в конце концов,
требовать, чтоб ждала ты
призраков-мертвецов.

Раз уж зарыв в могилу,
отгоревав-отвыв,
ты отошла к немилым пусть —
но зато к живым.

Лазарь, вставший из гроба,
вряд ли желанен был
(мы догадались оба) тем,
кто его любил.

18.

Ну вот: «люблю» сказал
и в аэровокзал.
Ну вот: сказал «хочу»
и глядь — уже лечу.

А что же ты в ответ?
Ах, неужели — «нет»?