Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Захочешь развить успех, потянуло в дорогу — бери творческую командировку и катайся по городам и весям, о чем впоследствии напиши отчет на полстраницы. Его положат в папку, а потом в правление придет журналист из «Московского литератора», возьмет отчетные материалы за месяц, кто и куда ездил, и напишет двести строк обзора в рубрику «Писатель вернулся из командировки». Даже если командированный за счет союза писатель напишет лишь отчет для папки (то есть не роман, не повесть и даже не зарисовку), он не будет заклеймен как растратчик. Ничуть. Не пришло вдохновение — придет в следующий раз. Вдохновение — хрупкая материя, знаете ли. Надо переждать, отвлечься, поговорить с коллегами: «Вот почему лошадь Вронского звали Фру-фру? Потому что молодой офицер любил женщин! Фру-фру в переводе — шелест многослойных шелковых юбок, сопровождавших и предвосхищавших появление элегантной дамы…» Кураж необходим. Азарт.

Азарт накатил, но ни женщины, ни романа? Кий в руки — и в бильярдную ЦДЛ. Партию в шахматы? Извольте. ЦДЛ охранялся, как бастион. Сыграть с кем попало не было ни единого шанса, только со своими. Были даже чемпионаты. Разлохматился за шашками? Стрижка-брижка — о, местный цирюльник воспет в стихах и прозе; старый мудрый еврей знал всех классиков до волоска; офис-комнатушка его была по левую руку, ежели смотреть из Дубового зала ресторана в партком Московской писательской организации. Все было под рукой.

Почитать прессу и книжные новинки? Лучшая библиотека города — в ЦДЛ. Ну, хорошо, одна из лучших. И почести от библиотекарей, которые уж тебя-то знают. Как умели встретить писателя в писательской библиотеке! Он уходил в золотых лаврах, опоенный признанием и уверенный в смысле своей жизни. Даже запах книжной пыли обещал что-то такое.

А случись неизбежное — к услугам покойного всегда был великий человек с говорящей фамилией Качур Лев Давидович, литфондовский похоронщик, безупречно знавший советскую литературу со своей точки зрения. Специфика ювелирной работы Л. Д. Качура подразумевала изощренное знание тонкостей, недоступное простым смертным: количество венков и черного крепа на лестницах ЦДЛ, а также место проведения панихиды. Антураж прощания абсолютно зависел от ключевого эпитета. Писатель мог (о, если бы мог!) наконец узнать, до чего именно он дописался, только в тот день, когда в литературных газетах публиковали короткое информационное произведение, окантованное черным, а Лев Качур отдавал распоряжения. Известный, значительный, выдающийся или великий — именование было готово к последнему дню, квадраты расчерчены, обжалованию уже ничто не подлежало. Эпитет накапливался и наливался соками, понятно, всю творческую жизнь. Бывали покойники-шутники: драматург Арбузов, например, завещал выставить свой гроб в Дубовом зале ресторана («где стол был яств…»). Лев Качур выполнил волю драматурга, самозабвенно любившего ресторан ЦДЛ: столики на время проведения мероприятия убрали, а потом вернули на место.

Как было не любить ресторан ЦДЛ! Хаш по понедельникам, чуть не с утра, ну, кто понимает. Забота о творческом тонусе клиентуры. Какие люди! Все там были. Место встречи самой богемистой богемы, всех значимых и знаковых.

Непредусмотрительные покойные выставлялись по натруженной силе эпитета, то есть в разных по ранжиру помещениях ЦДЛ. Для Большого зала надо было умереть, например, Валентином Катаевым, для Малого — например, Владимиром Шленским. Для вестибюля на втором этаже — например, Василием Федоровым. Умереть Шаламовым было нельзя нигде, но Качур исхитрился и похоронил его ночью. При факелах. Кстати, родную матушку Брежнева тоже хоронил незабвенный Качур.

Сколько всего рассказал мне Лев Давидович за той цистерной кофе, что выпили мы с ним в Нижнем буфете ЦДЛ! Собственную могилу и даже памятник он оформил, кстати, сам, и оставалось только поставить вторую дату после тире.

Не хуже вышеописанного жили актеры МХАТ. Плюс цветы и овации поклонников (писатели все же видели их значительно реже), плюс регулярные поездки за границу, о которых простые граждане СССР могли только мечтать. Плюс религиозная мхатовская идея, о которой прекрасно и детально написано в книге Инны Соловьевой. Чувствуя себя избранными, купаясь в зрительской любви, они — за редким исключением — не испытывали никакой потребности что-то менять. Естественно, тот, кто сначала заговорил о переменах, а потом стал воплощать их в жизнь, вызвал у них протест, от которого до раскола и развода — один шаг.

Раскол

Теперь дадим слово одному из основателей МХАТ. Чтобы закрыть тему, кто и что развалил или разделил, достаточно заглянуть в самое начало и в самый конец. Итак, сначала летим в XIX век на открытие Художественного театра.

К. С. Станиславский

Речь перед открытием Художественно-общедоступного театра 14 июня 1898 года.

«Ровно десять лет тому назад, в это же время, я с Ф. П. Комиссаржевским и покойным А. Ф. Федотовым был занят подготовительными работами по учреждению и открытию Московского общества искусства и литературы.