Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Да… В памяти старших все еще звучит обещание Хрущева, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Он пообещал народу счастье в октябре 1961-го с трибуны XXII съезда КПСС. Затем знаменитая фраза о близком коммунизме была вписана в Программу партии. Документище несокрушимый, но фразу потом изъяли. Написанное пером не вырубишь топором: мечта оставалась. О социальной, например, справедливости (звучит, правда?).

Приливы мечтательности советских людей заслуживают отдельного исследования. Хрущев сделал три театральных жеста и прославился. Кукурузу, которой он пытался засеять всю страну, ему с милой улыбкой припоминает только комедия «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» (1964, в главной роли Евгений Евстигнеев). Хрущева отправили на пенсию в том же 1964-м, но мечту невозможно отправить на пенсию. Она, егоза, вечна.

За три года между лозунгом о коммунизме и своей отставкой Никита Сергеевич не успел построить обещанное счастье, но в истории остался, и даже оттепель в учебниках названа хрущевской. После него мечты как-то потускнели, стали приземленными: вместо всеобщего счастья граждане стали заботиться о личном. В 1980 году, когда был обещан коммунизм, вместо него провели московскую Олимпиаду с чудо-праздником в Лужниках и пепси-колой в магазинах. Тоже неплохо, но от мечты далеко.

А Ефремов все время желал правды: вот непоседа. Его кормят грезами одна лучше другой, а ему подавай правду. Разумеется, Олег Николаевич видел зазор между мечтой и реальностью, но его поколение выросло во время войны и знало, что «трудности временные». После войны — восстановление народного хозяйства. Юный Ефремов сам играл в фильме «Первый эшелон» о комсомольцах, отправившихся на целину. Звучит просто, а на деле это даже представить невозможно: мороз или жара, кругом степь — и никаких удобств. Приехали, всё сами добыли, построили, обжили, вырастили — и даже устроили социалистическое соревнование, чья бригада лучше.

Рубеж семидесятых и восьмидесятых — время вегетарианское, мирное и скучное. Из политического завещания Отто Бисмарка, основателя Германской империи: «Природе человека присуще свойство, в силу которого он, соприкасаясь с теми или другими порядками, склонен чувствовать и видеть прежде всего шипы, а не розы. Эти шипы вызывают раздражение против того, что в данное время существует». Примерно поэтому острословы называют вегетарианское брежневское время еще и застойным. Думаю, вы замечали не раз, как люди, скучая, находят себе приключения на известное место.

В кинокарьере руководителя МХАТ в те годы по-прежнему все в порядке. В театре он ставит спектакли, до сих пор вызывающие восхищенную оторопь. Тех, кто видел «Утиную охоту» Вампилова, и тех, кто лег на амбразуру со спектаклем «Так победим!» по пьесе Шатрова, разделяет небольшая, но бездна. Хотя это происходило по одному и тому же адресу — Тверской бульвар, 22.

Писать о восьмидесятых линейно-фабульно, последовательно невозможно для человека, пережившего их наяву. Вспышки памяти, как прожектором, хватают куски панорамы. То, что знаешь отраженным в собственном чувственном опыте, передать труднее, чем то, что знаешь только по документам.

29 октября 1980 года, открывая гражданскую панихиду памяти Вениамина Захаровича Радомысленского, Ефремов говорит о сорока пяти годах служения покойного МХАТ, и второй абзац речи начинает словами «Смерть определяет масштаб человека, вернее масштаб прожитой им жизни, его духа». Да, когда он поймет, что и его жизнь заканчивается, он совершит поступок, до сего дня не вполне оцененный ни критикой, ни коллегами: начнет ставить Ростана, опять в переводе Айхенвальда. Но до этого в 1980 году еще далеко. Нам предстоит еще один трагический спектакль: разделение МХАТ. До него еще семь лет. До начала перестройки — пять. Никто еще не знает, когда покинет сей мир Брежнев. Восьмидесятые — годы жаркие во второй половине и приятно-теплые в первой.