Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

И совсем уж откровенно: «Но Олег Николаевич, слава тебе господи, не в мавзолее лежит, а рядом со Станиславским. И по такому случаю у тех же древних было иное изречение: De mortuis — veritas. Что значит — „О мертвых — правду“».

В духе правду и только правду выступает любой литератор, пишущий в рассуждении быть объективным, от себя, о времени, о себе во времени, о виденном и пережитом лично, и я тоже хотела бы о времени, о себе, только правду. Ее, к счастью, нет, но искать надо. Этический кодекс биографа? Его нет. Писатель не подчиняется профессиональному этическому кодексу. Его нет. У журналистов, юристов, педагогов есть. У писателей нет. Тем более у театрального писателя — нет и не может быть профессиональной этики ввиду отсутствия соответствующего сообщества. Дело именно в сообществе: профессиональную этику формирует профессиональное сообщество для саморегулирования. Ввиду отсутствия сообщества театральных писателей у единичного специалиста, называющего себя театральным писателем, тем более руки свободны. Из записных книжек Ильфа: «Книга высшей математики начинается словами: „Мы знаем“». По-моему, любой мудрый биограф перед началом сочинительской деятельности должен вывешивать баннер с этой абсолютно одесской фразой Ильфа на рабочий стол — или прямо на стену. Чтобы чувство юмора не оставляло его до слова Fin ни на секунду. И к Ильфу добавить эпиграф из Есенина:

К черту чувства. Слова в навоз,
Только образ и мощь порыва!
Что нам солнце? Весь звездный обоз —
Золотая струя коллектива.

— На все это я бы ответил фразой из моей статьи о Питере Бруке: «Знание Бруком Шекспира даже противно, так и хочется ему сказать: „Питер, ну попробуй, отнесись к Шекспиру по-новому“. Хотя все равно, когда он ставит Шекспира, он всегда открывает его заново». Пусть и они откроют книгу своей памяти заново.

* * *

— Катастрофа. Годы с воровским привкусом. Время убивает. Каждый ранит, последний убивает: надпись на средневековых часах. О девяностых общество не договорилось до сих пор. Нет общего мнения: для одних те годы «лихие», для других — «святые». Одни получили небывалые возможности, другие — и их большинство — вдруг оказались нищими…

— Ты, вероятно, тоже осталась в нищете — но ведь работала. Вот и я работал. Ответственность за семью — а театр моя семья — поставила нас всех перед выбором: что теперь понимать под современностью? Она стала ядом. Вместо желания творить современность и говорить о ней — поиск репертуара, который отрицал бы ее новые постулаты.

— Сейчас это называют модным словом «токсично». Олег Николаевич, в 1999 году вас изобильно интервьюируют. Журналисты всегда где-то рядом. Вопросы почти всегда одни и те же. Даже про «елки». Мне вообще нравится, когда возвеселившийся на свободе люд задает прямые милые вопросы вроде: «А подрабатывали вы, главреж МХАТ, елками?» Ладно царь, гусар, следователь милиции — это все понятно, а вот как у вас по части Деда Мороза?

— Нельзя сердиться на журналистов девяностых. К 1999 году они уже привыкли к апологии чепухи, но с другой стороны, что ж — елки так елки. У меня была 20 января встреча со слушателями на радио при знаменитой газете, и там меня про Деда Мороза и спросили в прямом эфире. Ну я и рассказал. Слушайте: «Раньше елочная „страда“ была единственной возможностью как-то заработать на весь год. Поэтому все-все артисты этим занимались. Я вам могу рассказать самый запомнившийся новогодний случай. Во времена Сталина Кремль был закрыт абсолютно, можно было только по большому блату попасть в Оружейную палату, но проверяли, кто ты, кто твой папа, дедушка, бабушка… А Никита Сергеевич Хрущев открыл Кремль для граждан. И за три дня до Нового года вдруг у него возникла мысль устроить Кремлевскую елку в Георгиевском зале. Поручили сделать все в три дня замечательному режиссеру Иосифу Михайловичу Туманову. А мне очень хотелось побывать в Кремле, и я согласился там играть. Те актеры, которые приходили вовремя, надевали костюмы стрельцов (их взяли в Большом театре, а к концу пик приделали звездочки), а потом шли рядами по Георгиевскому залу, окружали елку, наклоняли эти пики, и елка зажигалась. Но кто опаздывал, должен был импровизировать танец вокруг елочки, что было очень неловко… Так что свою первую „осаду“ Кремля я запомнил очень хорошо».

— Я давно догадалась, кто в вашем окружении главный Нестор-баснописец. С кого спрашивать и за историю «Современника», и за выдумку с кровавой клятвой в Школе-студии… А ведь нехорошо детей-то обманывать, Олег Николаевич. Они ведь в отличие от меня ваших дневников не читали, правды знать не могут, верят всему, что скажет авторитет. Вы даже Смелянского этой сказкой про клятву околдовали, а ведь умнейший человек.