Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Михаил Козаков: «Что Бог ни делает, все к лучшему. Олег пришел в Детский и сыграл роли, о которых сразу заговорили. Главная роль в пьесе Розова „Ее друзья“, слуга в „Мещанине во дворянстве“ и особенно Иванушка-дурачок в „Коньке-Горбунке“ — замечательные работы, которые мы бегали смотреть. Это был „живой театр“, как сказал бы Питер Брук. Ефремовская манера игры подкупала именно живостью, нескучностью. Его герои были понятны нам, молодежи, на сцене он был одним из нас, только талантливей, обаятельней, умней, озорней. Достаточно посмотреть на его фотографии в ролях тех лет, чтобы уже понять, чем он так подкупал зрительный зал. А когда Ефремов сыграл в спектакле Эфроса „В добрый час“, это стало для нас событием выдающимся. Этот спектакль по пьесе Розова вообще можно назвать самым значительным явлением в театральной жизни Москвы тех лет, особенно если понять, что он положил начало дальнейшему развитию Эфроса и Ефремова, двух людей, которые на многие годы определили направление современного театра. Но тогда эфросовская режиссура, актерские работы были, без сомнения, новым словом, а Розов казался чуть ли не новым Чеховым. Именно так».

— Олег Николаевич, я вчера рассматривала фотографии с ваших репетиций, читала записи, думала о структуре подготовки к выпуску в свет спектакля как результата коллективного публичного творчества. По ступенькам и стадиям. И мне показалось, что в самом начале вы намного увереннее штурмуете труппу, вы лучше знаете, вам более четко виден будущий плод.

— Отвечу словами мудрого Брука: «Понятие „режиссура“ надо рассматривать в двух ипостасях. Режиссер, с одной стороны руководитель, который обязан говорить „да“ и „нет“, быть последней инстанцией. С другой стороны, это человек, призванный давать направление всем, кто движется к цели вместе с ним. Режиссер становится проводником, он у руля, он должен изучить карту и понимать, куда он движется, на север или на юг. Он ведет поиски не ради поисков, а с определенной целью. Человек, ищущий золото, может задавать тысячу вопросов, но все они имеют отношение к золоту; врач в поисках нужной вакцины может производить бесконечные и самые разнообразные эксперименты, но все это ради излечения именно этой и никакой другой болезни. Если есть такое чувство направления, то каждый может сыграть роль настолько полнокровно и творчески, насколько позволят его способности. Режиссер может слушать других, принимать чужие предложения, учиться у других, отказываться от собственных идей, он может постоянно менять курс, может неожиданно сворачивать то в одну, то в другую сторону, но все его усилия должны быть направлены к одной цели. Именно это позволит режиссеру уверенно сказать „да“ или „нет“, а всем остальным охотно согласиться с ним». Я между да и нет мог сколько угодно жить сам, но вне показывать только да. И делать это в 1956-м мне было, как ни странно звучит, легче и радостнее, чем тридцать и тем более сорок лет спустя.

* * *

В 1956 году, когда зарождается Студия молодых актеров, она же будущий Московский театр «Современник», и готовится программный спектакль «Вечно живые», в дневнике наступает затишье, у автора явно нет времени: жизнь через край. Нормальный эгоист да с претензией на обнародование своих текстов для вечности непременно продолжал бы дневник. Уже нашел бы время, несмотря и на молодость, и на работу. А наш герой, проведя над собой сеанс многолетнего самостроя и получив искомый результат (выработка воли, описание будущего пути, диалог со своей надеждой), перестает писать дневник, хотя иногда пытается его возродить, сожалея, что забросил. И опять забрасывает.

В целом дневник Ефремова охватывает лет двадцать, но неравномерно. Издавать его отдельной книгой бессмысленно. Знаете почему? В своем подходе к письменному творчеству Ефремов противоположен Станиславскому. Духовно-эстетический патрон Ефремова, великий реформатор русского театра писал много, и в этом деле у него уж точно была система. КСС трепетно следил за своими текстами. Бывало, правил по черновикам даже свои отправленные письма. Он целился в вечность, он в нее попал.

Еще одна запись из ефремовского дневника из того времени, когда он еще пополнялся регулярно — 23 сентября 1948 года: