Олег Вещий. Великий викинг Руси

Однако и А. И. Лященко, и Д. С. Лихачёв слишком буквально понимали летописный текст. Осмотр послами константинопольских святынь наверняка входил в сам церемониал посольства и мог занимать не так много времени. Осенняя навигация до Киева, конечно, была небыстрой, но послы могли вернуться до наступления зимы (в противном случае им пришлось бы зимовать в устье Днепра). Фразу же о том, что Олег княжил, имея мир со всеми странами, вряд ли стоит понимать иначе, нежели некий риторический приём, которым летописец завершал информацию о заключении русско-византийских договоров. Датировка начала княжения Игоря следующим, 6421 годом отвечает общей летописной традиции. Год смерти князя считался последним годом его правления, соответственно, начало нового правления отсчитывалось со следующего года (точно так же в Повести временных лет датировано начало княжения Святослава Игоревича). Однако летописец приурочил смерть Олега к 6420 году вовсе не случайно. Устное предание сохранило (как это следует из текста летописи) относительную датировку смерти князя — «на пятое лето» после похода на греков. Поскольку поход летописец датировал 6415 (907) годом, то и пятое лето после этого приходилось на 6420 год. Если же в устном предании действительно говорилось, что Олег умер осенью (а фольклорный вид зачина «и приспе осень» может в какой-то степени подтверждать это), то и летописную датировку смерти князя вряд ли можно счесть случайной. Другое дело, насколько правдоподобно приурочение смерти от укуса змеи к осеннему периоду — но это уже следует отнести на счёт устной, фольклорной традиции.

Осень в качестве времени смерти Олега могла иметь и некоторые конкретные коннотации: «Смерть Олега осенью, во время осеннего полюдья, после заключения договора с греками, наводит на предположение о том, что и здесь (как и в случае с Игорем, убитым древлянами во время полюдья. — Е. П.) имел место конфликт с подвластными племенами, приобретший в предании мифологическую концовку: смерть — уход культурного героя»[388]. Предположение любопытное, хотя и недоказуемое (в какой-то степени оно согласуется с символическим значением змеи, как возможного атрибута Волоса, о чём пойдёт речь далее). В этом случае легенда о смерти Олега «затмила» его реальную историю — что, впрочем, характерно для всей истории этого князя.

Заключительное обрамление летописного рассказа о смерти Олега включает три компонента: плач подданных, захоронение в сохранившейся до времени летописца могиле и хронологический подсчёт продолжительности правления (от 6388 до 6420 года, включая последний). «Великий плач» по Олегу можно понимать как обычный элемент погребального обряда, тем не менее отразившийся в устной традиции[389]. Но такой же «великий плач» сопровождает летописное известие о смерти княгини Ольги: «И плакася по ней сынъ ея, и внуци ея, и людье вси плачемъ великомь, и несоша, и погребоша ю на месте». Летописец буквально повторяет практически те же «формульные» слова (то, что это литературная формула, подтверждает отсутствие указания на точное место захоронения Ольги)[390]. Но одинаковые словесные «штампы», использованные при описании погребения Олега и Ольги, лишний раз демонстрируют некоторую взаимосвязанность этих персонажей летописного повествования. «Мудрую» Ольгу и «вещего» Олега, несмотря на противоположность вероисповеданий, летописец провожает в последний путь одним и тем же словесным «обрамлением».

Указание на сохранившуюся могилу Олега на горе Щековица следует поставить в рад других аналогичных указаний летописи (как, например, могилы Аскольда и Дира), представляющих собой своего рода «реальные» топографические и физические источники летописного текста. Эти указания выполняли также функцию подтверждения правдивости рассказа летописи. В то же время сами сюжеты увязывались с конкретными объектами, которые молва связывала с теми или иными историческими деятелями и событиями. Однако киевская «могила» Олега на Щековице не была единственной.