Олег Вещий. Великий викинг Руси

Конь Олега — любимый его конь, Факси — очевидно, лишь один из коней (хотя и выделяющийся среди других)[465]. В древнерусском варианте Олег просто отсылает коня от себя, в древнескандинавском Одд и Асмунд убивают Факси, да ещё и хоронят его так, чтобы он уж наверняка не мог принести вред. Это различие существенно, но, видимо, объясняется самим «статусом» коня. Олег не может приказать убить своего любимца (вероятно, имевшего также некий символический характер живой княжеской «регалии»), Одд без сожаления расправляется с одним из коней Ингьяльда. В древнерусской легенде, ещё раз подчеркну, полностью отсутствовал мотив убийства коня и даже его отголоски (сведения поздних летописей являются плодом «учёного» домысливания). Рассказы о смерти героя и в древнерусском, и в древнескандинавском вариантах практически идентичны. Анализ конкретного содержания легенд приводит к выводу о том, что «сюжет о смерти героя от укуса змеи, выползшей из черепа коня, был изначально связан с именем князя Олега, скандинава по происхождению». Он зародился в варяжской дружинной среде на Руси и затем был принесён в Скандинавию «теми скандинавами, которые возвращались на родину после службы в дружинах древнерусских князей, и позднее был приурочен к имени викинга Одда»[466].

Древнерусское происхождение легенды, казалось бы, может подтверждаться и некоторыми типологическими параллелями, которые она находит с преданиями и обычаями народов степной полосы. В традициях тюрко-монгольских кочевников-скотоводов обнаружены мотивы, схожие с некоторыми деталями летописного рассказа. Сред них посвящение коня духам, «что выражается в удалении и дальнейшем неиспользовании посвящённого животного» (при этом коню об этом надо сказать), причём конь должен быть определённой масти (как и Факси в легенде об Одце). А также запрет наступать на череп посвящённого коня (да и вообще на черепа домашних животных) ногой, за что можно поплатиться болезнью и несчастьями. Эти мотивы — отсылка коня на вольный выпас, запрет наступать на его череп — столь очевидные в древнерусском предании, позволяют усматривать влияние восточной, тюркской традиции[467]. Однако остаётся неясным, каким образом традиции тюрко-монгольских кочевников могли повлиять на варяжскую легенду, сложившуюся на Руси не позднее второй половины XI века (а скорее всего раньше)[468]. Отмеченные параллели нуждаются в более детальном историко-культурном обосновании для гипотезы о их заимствовании, хотя в целом влияние тюркского мира (прежде всего, через хазарское посредничество) на раннюю древнерусскую историю вполне очевидно.

Мне представляется всё-таки более сложная взаимосвязь рассказов летописи и саги. Известие о смерти Олега за морем основано, вероятно, на устной традиции и оно сближает историю Олега с легендарной биографией Одца Стрелы. Я не сомневаюсь в реальном существовании скандинавского персонажа, упоминаемого в том числе и в исландских родовых сагах. На формирование сказания о нём могли повлиять как рассказ о плавании Оттара в Бьярмаланд, так и легенда о смерти Олега (да и другие фольклорные мотивы). Конечно, вряд ли возможно прямо отождествлять Олега и героя саги, чьи полуфантастические приключения не имеют прямых совпадений с реальными деяниями киевского князя. Но легенда, сложившаяся на Руси, была приурочена к личности Одца, скорее всего, неслучайно. Возможно, исторический Одц также побывал на востоке, в Гардах или был связан с Русью иным образом. Во всяком случае, именно он стал тем сагическим «Одиссеем», рассказ о странствиях которого вобрал в себя мотивы из самых разных источников.

Возможно, что и легенда о смерти Олега изначально не была приурочена к Руси. Ведь если осуществление предсказания о смерти героя соотносилось со Скандинавией (откуда со всей очевидностью происходил Олег), то и сама легенда о коне могла зародиться именно там или же появилась на Руси для объяснения ухода Олега «за море». Поэтому, на мой взгляд, в смерти Олега на родине нет ничего невероятного. Князь действительно мог отправиться в Скандинавию по каким-то делам и навсегда исчезнуть из древнерусской истории. Но память о нём, сохранявшаяся в разных местах в виде топографических знаков, заставляла приурочивать его смерть и к Киеву, и к Ладоге… И эта память надолго пережила своего героя.

Глава шестая Память

И. Ф. Стравинский. Сюита из балета

«Жар-птица». Финал