Олигархический транзит

— Это тот, которого вы на палубе, что ли, встретили? — вступил в разговор старпом. — Вот салажонок! С юмором. Он вас не посылал в канатный ящик бриться?

— Вопросов не должно быть много, — предостерег Боб. — Всем, кроме капитана, немедленно спуститься в столовую.

— Вы мне не начальник, — возразил Акимов. — К тому же я не имею права оставлять мостик, сейчас моя вахта…

В ответ его ударили в живот, заломили назад руки и туго скрутили запястья скотчем. Заодно связали и Сикорского с Грибачом, они не сопротивлялись. Затем всех, не исключая капитана, тщательно обыскали; у Сикорского изъяли мобильник, у Грибача — паспорт и дорогие часы. Капитан остался на мостике с Бобом, остальных Киржак повёл вниз.

В это время другие громилы, столь же мало расположенные шутить (только потом стало ясно, что всего их было девять, сначала казалось — много больше), обходили каюты: ничего не понимающих со сна людей грубо вытаскивали из постелей, скручивали руки, не дав одеться, и тоже гнали под конвоем в столовую. Исключение сделали только для женщин, позволив им под строгим надзором облачиться в халаты, предварительно тщательно осмотренные, и оставив руки свободными.

Минут через пятнадцать почти вся команда сгрудилась в «красном уголке», с недоумением и страхом поглядывая на вооружённых людей. В углу на диване сидел Бугаев, с бескровным лицом, запрокинутой назад головой и полуприкрытыми глазами — не то в обмороке, не то окончательно сомлев после бессонной ночи. Старпом со скованными за спиной руками примостился подле него. Там же устроилась Портянкина, помогая себе причитаниями и тихим воем. Крепко связанным втащили пришедшего в себя Жабина со свежими ранами на затылке; он уже не сопротивлялся, но был, как всегда, неуклюже-угловат, словно нарочно торчал на ходу и всем мешал. Чернец, в одних трусах, мускулами и статью похожий на боксера на ринге, оценил обстановку, пожалуй, лучше многих и держался на удивление смиренно, лишь приглядывался к происходящему. Ругинис всем видом выражал презрение и брезгливое равнодушие. Сипенко, которого приволокли в подштанниках, не пощадив его лета, напротив, был беспокойно-суетлив, глаза испуганно бегали, сморщенное лицо раскраснелось. Ничего не соображающий спросонья Лайнер, с волосатыми брюшком и ногами, отчаянно зевал. Стюард Стёпа казался невозмутимым, как Будда. Патлатый Бородин, недоспав после вечерней вахты, негромко матерился. Сикорский и Грибач, видевшие и знавшие уже слишком много, пугливо жались к переборке. Светлана зябко куталась в махровый халат, её била крупная дрожь.

Когда все собрались, с мостика под конвоем Боба прибыл капитан. Натужно кашлянул, сказал осипшим голосом:

— Судно в эти минуты никем не управляется, поэтому я буду краток. Мы все задержаны, груз и судно арестованы. Теперь у вас другие начальники. Какое-то время, до прояснения ситуации, прошу беспрекословно им подчиняться. Придётся потерпеть временные неудобства. Жить будете здесь, в столовой… После вам разрешат перенести сюда постели с матрасами, а пока как-нибудь. Это в интересах нашей общей безопасности. Уверен, что скоро всё утрясётся. Уверен…

— Хватит, — оборвал Боб. — Все тут?

Капитан осмотрелся, стараясь не глядеть никому в глаза. Долго шевелил губами, подсчитывая.

— Нет старшего и второго механиков, они в машинном отделении.

— Отлично. Стой тут, сейчас вместе пойдём на мостик. А вы все слушайте сюда. Кое-кто уже схлопотал, но это цветочки, дальше будем расстреливать. Без предупреждения. Поэтому не шалите. Кто боцман? Ты? Пойдешь с Киржаком! Остальным сидеть здесь.

— Холодно же! — вдруг возмутился очухавшийся Лайнер.

Боб повел в его сторону дулом автомата. Воцарилась мёртвая тишина. Все, затаив дыхание, ждали страшной развязки.

— Ты кто здесь будешь? — тихо спросил Боб.

— Лайнер… То есть электромеханик!

— Не понял. Выбирай одно из двух, — сказал Боб. В его глазах при этом не блеснуло ни искорки, лицо оставалось мёртвым, как маска.

— Это же неприлично, — невпопад ответил Лайнер. — Здесь красивые женщины, а вы нас в таком виде выставляете! Везде одно и то же безобразие.

— Везде — это как?

— Да, говорю, при всех режимах. Любая новая власть только раздевать умеет.

Никакой Сикорский, ни один завзятый острослов не мог сказать лучше простофили Лайнера. Не говоря уже о том, что не посмел бы. На каменном лице Боба впервые появилось некое подобие усмешки.

— Одевать начнёте с него, — бросил он на ходу Киржаку.

Народ в столовой оставили под присмотром двух вооружённых бойцов, занявших, соответственно, посты у двух выходов — главного, к трапу, и другого, что вёл через посудное хозяйство Стёпы на камбуз. Позже Акимов в разговоре со следователем вспоминал, что они стояли, как «топтуны» возле кремлёвской стены или на Лубянке — грудь вперёд, ноги на ширине плеч, наглый немигающий взгляд, — так что у него даже сомнение закралось: уж не ту ли самую школу прошли ребята? или таких всегда и повсюду учат одинаково?..