Олигархический транзит

Старпом пытался вычислить, кто инициатор нового порядка. Откуда вдруг в деградировавшем экипаже, у кучки несчастных, обозлённых людей, возникла такая сплочённая организация? Почему все подчинились дисциплине? Диктатура определённо пришла не со стороны тюремщиков, те во внутреннюю жизнь экипажа не вмешивались. Он искал единоличного вождя, но безуспешно. Никто явным образом не управлял событиями, не распоряжался; не было, кажется, даже идеолога, «серого кардинала», способного руководить за спинами других. Вернее, кандидатов на роли вождей было так много, что разбегались глаза. Первым Акимов заподозрил Ругиниса — человека безусловно сильного и авторитетного, обладающего харизмой; но бывало так, что на него вдруг цыкал патлатый толстяк Бородин, и Ругинис слушался. А Бородина мог, например, дерзко послать подальше сморчок Симкин, и если общество признавало, что Симкин прав, смирялся Бородин. Эти трое безусловно входили в «мафию», образовывали некую авторитетную верхушку. Какими путями она создалась — одному богу известно. «Мафиози» всей душой поддерживал стюард Стёпа, явно симпатизировал им Иван Егорович. Любопытно, что заметные при старом, легальном порядке люди вроде Сикорского, Жабина, Чернеца, даже Грибача, постоянно так или иначе о себе заявлявшие, оказались не у дел, но при этом признали (или вынуждены были признать) новый порядок и составили ему молчаливую опору. Не говоря уже о женщинах и Лайнере, давно тосковавшем по сильной руке.

Самое же интересное, что этот порядок начал устанавливаться именно тогда, когда ненадолго (впрочем, в первую ночь люди могли подумать, что насовсем) исчез старпом. Получалось, что даже та ничтожная власть, по сути — тень власти, которой он обладал в условиях заключения, как-то мешала экипажу организоваться самому и выработать единственно возможные нормы выживания в тюрьме.

Нормы были жёсткими, если не сказать жестокими. Личность с её характером, чувствами, фантазиями, прихотями более ничего не стоила, фактически аннулировалась. Предысторий, прежних заслуг и социальных статусов также не существовало. Человек оценивался прежде всего по тому, насколько он был лоялен к сообществу в целом, являлся его частью, в какой мере мог ему услужить или хотя бы не навредить. Всё, что прямо не влияло на выживание сообщества, признавалось несущественным и лишённым смысла; что могло привнести тревогу, неудобство, дезорганизацию — немедленно пресекалось. Не следовало проявлять избыточную инициативу, а также думать и говорить о том, чего всё равно не можешь изменить. Источник всех бед — злосчастный груз, лежавший в трюме, — терял в этой системе ценностей всякое значение; точнее, он переходил в разряд необсуждаемых проявлений высших сил, злой судьбы, свершившегося рока; ещё менее могли обсуждаться причины, по которым этот груз появился на судне, равно как и стороны, которые были заинтересованы или, наоборот, не заинтересованы в его перевозке, — всё это было уже чистым умозрением, фантастикой, рассудочным блудом, а потому раздражало. Система была совершенна в своем аполитизме. Потому и устроителями нового порядка стали обыватели, в другое время державшиеся в тени (кроме разве что Ругиниса, обывателя в квадрате и потому всегда заметного). Люди, обращавшие на себя внимание в условиях свободы, не могли оставаться лидерами в тюрьме: их коньком были мысль, оригинальность, способность чудить и проявлять интерес к чужим причудам, умение или хотя бы желание высказываться, а здесь требовалось прямо противоположное.

Изменить этот порядок можно было одним способом: предоставив морякам свободу. А поскольку Акимов был не в силах это сделать, ему не оставалось ничего другого, как приноравливаться, удерживая народ от жестоких крайностей, не позволяя дойти до того предела, где начинается бесчеловечность. К тому же он ясно сознавал, что возврат на прежние позиции, даже если бы ему и удалось сокрушить или усовестить «мафию», привёл бы только к дальнейшему разложению экипажа. Сплотившись вокруг кучки приземлённых прагматиков, невольники инстинктивно защищались от гибели и безумия, в чём были, конечно, правы.

Перелом произошёл сам собой, и связано это было с первыми обнадёживающими вестями с «воли». В тот вечер, придя на мостик, старпом застал капитана бодрствующим. Красносёлов сидел на своём диване в штурманской с блаженным видом, временами отхлёбывая коньячок прямо из бутылки, и зачем-то подмигнул старпому. В рулевой рубке Боб нервно ходил из угла в угол, часто останавливаясь у радара; на Акимова зыркнул, как тому показалось в темноте, недружелюбно. Ночь была тихая и ясная, на небе высыпали крупные звезды — совсем не те, что светили пару недель назад над северной Балтикой. Акимов оглядел чёрный океан, проверил курс (его за эти дни не раз успели поменять, повинуясь непредсказуемой логике Боба), а когда вернулся в штурманскую к карте, капитан снова настойчиво ему подмигнул и кивком показал приблизиться.