Олигархический транзит

Бугаеву (об этом стало известно много позже со слов капитана, который присутствовал при допросе) зачитывали выдержки из его дневника, подобранного в Ла-Манше. Миша попросил вернуть ему тетрадку, но ему сказали, что у них только копии страниц, а оригинал находится в Москве и приобщён к материалам следствия. Спрашивали, почему он критически настроен по отношению к государству и не доверяет законной власти. Не следует ли в этом чьим-то подсказкам и наущениям? Он отвечал невпопад: говорил, что считает унижением для человека разумного быть всего лишь перевозчиком и просто ошибся с выбором профессии. А кем бы он хотел стать теперь? Теперь — никем. Пухло выразил по этому поводу сожаление, сказав, что молодые люди должны всё-таки к чему-то стремиться и работать на благо своей родины. В конце концов, каждый обязан наращивать и своё личное благосостояние, делать карьеру, только так создаются условия для свободы и процветания всей страны. Может быть, он, по примеру некоторых смутьянов, считает несправедливостью и злом чьё-то богатство?

— Нет, он у нас либерал, но уважает только иностранных олигархов, — зачем-то пошутил капитан.

— Конечно! — серьезно ответил Бугаев. — У них богатый — это богатый: он управляет хозяйством, думает, что-то создаёт. А у нас кто подлее, тот и стал богаче. Помните, у Достоевского в одном романе описан такой конкурс: кто кого переплюнет в подлости?..

— Именно поэтому вы продаёте интересы своей страны первому попавшемуся иностранцу? — спросил Ухалин.

— Я никому не продавал ничьи интересы. Мне просто хотелось жить по закону, — тихо сказал Миша.

— Но правильные законы, если вас послушать, только на Западе. Вы хотите жить там?

— Сейчас я уже нигде не хочу жить.

Когда стали интересоваться его отношениями со старшим помощником и поваром Юнаевой, Бугаев замолчал вовсе, чем только подогрел интерес.

Во всяком случае, в дальнейшем вопросы об Акимове, Бугаеве и Юнаевой и связях между ними задавали практически всем, что можно было заключить хотя бы из откровенных признаний Жабина Грибачу.

— Спросили, чего крысятник позавчера на студента взъелся, — громко рассказывал Жабин в столовой после допроса.

— А ты?

— Ха! Сказал как есть. Что студенту отсосали, а ему не дают.

— Ну и тупак! Крысятник же пидор, ему только студент и нужен. Он нарочно их свёл, чтобы втроём трахаться.

Светлана в столовой не появлялась, готовила на камбузе за закрытой дверью, а после работы сразу исчезала. Чай, обед и ужин для команды накрывал Стёпа. Для заключённых «рыболовов» варили отдельный котёл каши, рассчитанный на целый день. Нину Васильевну вызывали прислуживать начальству в кают-компании, где питались также капитан и стармех, оставлявшие на это время свою вахту. Туда неизменно подавался охлаждённый графин, столь удачно пришедший на ум Красносёлову, но этим, судя по всему, дело уже не ограничивалось. К вечеру вся комиссия была изрядно навеселе. Тем временем старшины и старослужащие, пользуясь попустительством командования, потихоньку растаскивали спиртное из судовой артелки (замки на ней взломали ещё «рыболовы»), лакали в туалетах сами и благосклонно делились с новобранцами.

Старпома в очередной раз вызвали как раз под вечер, после ужина. Обстановка была непринуждённой. Ухалин, правда, сидел за рабочим столом с бумагами, но в стороне за журнальным столиком Пухло и кавторанг постоянно подливали в бокалы себе и находившемуся тут же Красносёлову. Акимов понял, что они нащупали слабину мастера и делают его совсем ручным.

— Кругом вода, посередине закон. Отгадайте, что это? — загадывал всем Пухло.

Ухалин с кривой ухмылочкой пожимал плечами.

— Следователь-важняк ведет дознание посреди океана! — провозглашал Пухло под общий хохот.

— Нет, мне нравится про лоцмана, — говорил сильно поднабравшийся Красносёлов. — Принесли ему в рубку, как положено, рюмочку и закусить, он и командует рулевому: «Десять лево!.. Десять право!.. Огурец!»…

— А вы садитесь, — сказал Ухалин Акимову. — Постарайтесь вспомнить во всех подробностях, что происходило в ночь захвата судна.

— Всё случилось на вахте второго помощника. Я заступал с четырёх часов, но меня забыли разбудить, из-за общей суматохи, наверное. Проснулся сам и поднялся на мостик где-то в пять минут пятого. Посторонние уже были на борту.

— Я хотел подать сигнал, — сказал капитан пьяным голосом. — А он говорит: поздно.

— Всё не так, — возразил Акимов. — Наоборот, именно я до последнего момента настаивал на сигналах тревоги. Захватчики на время покинули рубку, спустились вниз, и такая возможность у нас ещё была. Но вскоре кто-то увидел на палубе возле первого трюма практиканта Бугаева…

— Кто увидел?

— Кажется, третий механик Сикорский.

— Что делал механик на мостике во время вашей вахты?

— Не знаю. Возможно, он заметил на судне чужих людей и пришёл узнать, в чём дело.

— Такие у вас порядки? Ну ладно. Вы все заметили Бугаева, и что дальше?

— И капитан сказал, что уже поздно.

— Почему же он так решил? Бугаев что-то предпринимал, вступал в контакт с захватчиками?

Акимов надолго задумался. Потом сказал, словно очнувшись: