Олимпионик из Ольвии

В ежедневных, иногда изнурительных тренировках незаметно прошёл месяц. За это время Тимон перезнакомился почти со всеми сверстниками и даже кое с кем из взрослых атлетов. За редким исключением (имеется в виду прежде всего Матрий) собравшийся здесь народ оказался доброжелательным и дружелюбным. Можно сказать, что за это время гимнасийная колония превратилась в большую шумную семью.

Правда, к концу занятий эта семья сократилась на три человека. В участии в Олимпиаде элланодики отказали двум взрослым друзьям-аркадийцам за частое употребление вина и юноше из Мегары[188], который, хотя и был неплохим прыгуном в длину, но оказался на редкость недисциплинированным и ленивым.

Девятого гекатомбеона, сразу после завтрака, из ворот гимнасия вывалила огромная, пёстрая и шумная толпа, растянувшаяся по мере продвижения на добрых пять стадиев. Предстоял двухдневный пеший переход в Олимпию. Гимнасий враз опустел, стал безлюдным и неуютным. Лишь несколько человек остались в нём сторожить гимнасийное добро.

Впереди процессии важно выступали облачённые в пурпурные одежды члены Олимпийского совета, спондофоры, элланодики и жрецы, следом — гимнасийные педотрибы. За ними двигалась самая многочисленная группа (около четырёх сотен человек), состоящая из атлетов, их педотрибов, родственников и друзей. Далее следовали болельщики. Здесь можно было увидеть купца и винодела, важного чиновника и хлебопёка, кузнеца и архонта какого-нибудь полиса. Люди почтенных возрастов, те ехали кто верхом на лошади или муле, кто на повозке. Остальные вместе со всеми шагали пешком. Позади этой кавалькады, безбожно скрипя колёсами, катили десятка два повозок с разнообразной поклажей и харчами. Благодаря им Феокл и Тимон шли налегке: свои котомки они уложили на одну из повозок. Замыкало процессию стадо жертвенных животных. Оттуда постоянно доносились рёв быков, блеянье овец, визг свиней. Отдельно на повозке, в клетке, как персону важную, неспокойную и небезопасную, везли выловленного в аркадийских лесах большого чёрного дикого кабана.

Дорога петляла среди холмов неподалёку от моря. Самого моря не было видно, но его близость ощущалась постоянно благодаря влажной прохладе. Но этого было ничтожно мало, чтобы унять жару. На небе не было ни единой тучки, солнце припекало немилосердно, и жара стояла невыносимая. Большинство атлетов шли едва ли не нагими. Одни лишь головы у всех были чем-нибудь прикрыты: широкополыми шляпами, белыми тряпицами, фиговыми листами и даже пышными венками.

Под вечер процессия остановилась у речушки Пиер, которая служила границей между Элидой и Писой[189]. Именно в Писе находился священный округ Олимпия. Прежде чем ступить на его землю, всем участникам похода предстояло пройти обряд очищения от всего нехорошего, что могло осквернить общеэллинские святыни в Олимпии.

Обряд был на редкость простым. Один из жрецов взял за уши принесённого рабом отчаянно визжащего поросёнка, поднял его повыше, чтобы всем было видно, и неуловимым движением руки полоснул ему по шее остро отточенным ножом. Струйка крови окрасила в пурпур речную гладь. И тотчас все путники принялись черпать воду пригоршнями, кропить свои одежды и обмывать лица. В этом и состоял весь обряд очищения.

Ночевали в раскинувшемся на другом берегу Пиера посёлке Летрины.

Часть третья ОЛИМПИЯ

С восходом солнца процессия продолжила свой путь. После полудня впереди показался холм — конусообразный, от основания до верхушки покрытый буковым и сосновым лесом. Это был холм (или гора — как кому нравилось) Кроноса, за которым находилась священная роща Альтис, а в Альтисе — священный округ Олимпия — конечная цель похода элидской процессии.

Пройдя по узкому проходу между западным подножьем холма Кроноса и речушкой Кладей и миновав небольшую рощицу, процессия неожиданно оказалась перед перекрывшей ей дальнейший путь шумной многотысячной толпой.

При виде такого количества что-то возбуждённо кричащего и размахивающего руками народа Тимон, как, впрочем, и некоторые другие новички, слегка растерялся. Чтобы всё это значило? С чего бы такие страсти? Тем не менее растерянности он никак не выказал. Даже перед Феоклом. И только когда процессия приблизилась к толпе настолько, что можно было расслышать приветливые возгласы и рассмотреть сияющие восторгом лица, Тимон понял, что это болельщики, собравшиеся здесь, чтобы встретить и поприветствовать элланодиков и атлетов. И тотчас успокоился. Даже мысленно пожурил себя за глупую мысль.

Гам над толпой стоял непрерывный. Кто-то узнавал среди атлетов приятелей или знакомых, кто-то искал земляков, а кто-то просто хотел выплеснуть наружу свои так долго сдерживаемые эмоции. То и дело слышались выкрики с обеих сторон:

— Где тут атлеты из Эгины[190]? Покажитесь!

— Кто видел Протиса из Крита?

— Есть твой Протис! Куда он может деться?

— Вот он я! Хайре, дружище Горгос!

— Посланцы Лесбоса[191], отзовитесь!

— Ищу земляков! Я из Халкидики[192]! Есть кто-нибудь?

— И не один! Нас тут целая команда!

— Кого я вижу! Родоклу моё почтение! Не осрами Фессалию!