Оливер Лавинг

Но даже тогда, ощущая в глотке порывы ветра, Чарли обнаружил у себя во рту собственные слова – заклинание, способное воссоздать историю, которая так и не появилась в его компьютере; способное также возродить и его брата. Мечту о том, как Оливер очнется, мысль обо всем, что могло бы случиться, которую Чарли по-прежнему не мог отогнать. Жил однажды мальчик, который провалился в трещину во времени. Даже сейчас, не зная ответов на свои вопросы, Чарли не мог не представить себе, как скрытая, таинственная ипостась его брата по-прежнему ждет Чарли в каком-то незримом месте, чтобы все ему рассказать. Но даже тогда Чарли продолжал блуждать во мраке.

Оливер Глава двадцать вторая

Жил однажды мальчик, который провалился в трещину во времени, – а что потом?

Жил однажды мальчик, который провалился в трещину во времени, но правда заключалась в том, что провалился он не до конца. Половина мальчика осталась здесь, по эту сторону.

Оливер, какими были они, первые секунды после пробуждения? Наверное, ты решил, что все еще спишь. Сколько же, думал ты, придется тебе ждать в этом бесцветном сне? Но в этом сне время было неразличимо. Ты почувствовал во рту полиуретановый герметик, соединявший доски школьного пола вечером пятнадцатого ноября, и каждая секунда острой колючкой вставала в твоем горле. Но потом время потянулось, словно вата, в этой невесомой, белой кружевной дреме.

А потом? Постепенно твой светлый белый сон приобрел овеваемые кондиционером гипсокартонные очертания больничной палаты. Надо всем висела пуховая прозрачность, но постепенно она начала отступать. Теперь лица перестали расплываться. Ты мог видеть морщины и родимые пятна. Лица сменяли друг друга, словно узоры на шелке.

Врачи, медсестры, мать, отец и брат, священники, раввин, журналисты, учителя, незнакомцы. Только не Ребекка. Ты все еще видел сны.

Но потом далекое ворчание в твоих ушах превратилось в тиканье часов. Над тобой склонялось лицо матери. Она что-то тебе рассказывала. Что? Историю о твоем брате, и ее тон показался тебе странным. Конечно, она и раньше жаловалась на Чарли, но никогда столь откровенно. Никогда, во всяком случае не с тобой, она не говорила таким тоном, который в твоем детстве приберегала для отца.

– И, по правде говоря, я даже понимаю, почему такому мальчику, как Чарли, может показаться немного… тесно. Ему тяжело сидеть взаперти. Он целыми днями дома. Но разве он не понимает, каково ему, с его особенностями, было бы в обычной техасской школе…

Ты не знал, почему это произошло в тот момент, но именно тогда ты очнулся от своего глубокого белого сна. И теперь ты просто был сыном своей матери в больничной палате в середине дня.

– А? – сказал ты. Однако же не смог сказать.

– Ма? – сказал ты. Однако же не смог сказать.

– Ма! – закричал ты, но твое лицо перекрывали какие-то воткнутые в ноздри трубки. Ты потянулся, чтобы смахнуть их. Но не смог потянуться.

– Вот честно, он как будто считает себя каким-то психотерапевтом. Он обожает говорить, как важно нам – цитирую – «учиться справляться». Вот только я не могу понять, как кто-то, особенно мой сын, может быть таким эгоистом.

Ты напряг все свои силы; ты сдавил свою панику. И все-таки.

Твой рот был недвижим. Руки безмолвствовали. Твое тело спало крепким сном. Ну а сознание? Оно было связанным чудовищем, плененным драконом, который яростно и тщетно громыхал своими цепями. И пока ты готовился снова атаковать свои невидимые, необъяснимые оковы, ты почувствовал, как в твоем животе зарождается слово. Оно рывком поднялось в груди. Оно обошло бесполезное отверстие рта. И взорвалось у тебя в мозгу. Ребекка.

Когда начали тикать часы, когда материнское лицо стало четким, твоя память тоже стремительно высвободилась. И вот теперь ты лежал, давясь последним воспоминанием. Тем, что ты понял, но слишком поздно. Именем, которое силился выкрикнуть, однако же…

Утраты были слишком велики, слишком инородны, чтобы осознать их. Это были орды вооруженных варваров у твоих ворот, и тебе пришлось выйти на бой. Ты не мог кричать или махать кулаками, но твой запертый разум размахивал призрачными кулаками, издавал призрачный, беззвучный боевой клич. Ты всего лишь вопил в пустоту, но каждый день ты вопил снова, засыпал и просыпался, чтобы с новыми силами вступить в немую битву.

Ты не мог направлять свои глаза; это были отдельные, хаотичные создания, обитавшие в твоей черепной коробке. Но созвездия на потолке своей палаты ты изучил так же хорошо, как веснушки на своих руках. Когда мать покидала тебя по вечерам, компанию тебе составляли только техасские картинки на стенах. Пустынные пейзажи, старые афиши «Родео-шоу Баффало Билла» и фильма «Бедовая Джейн», пожелтевшие, в потрескавшихся деревянных рамах. Время в этой жуткой атмосфере отсчитывали дешевые сувенирные часы со стрелками в виде охотничьих ножей.