Оливер Твист

Когда Оливеръ проснулся на слдующее утро, онъ былъ очень удивленъ, найдя подл себя пару новыхъ башмаковъ на толстыхъ подошвахъ; старыхъ башмаковъ не было. Сначала онъ очень обрадовался этому, думая, что это предвщаетъ его скорое освобожденіе; какъ же разочаровался онъ, когда во время завтрака еврей сказалъ ему и притомъ такимъ тономъ, который его встревожилъ, что сегодня вечеромъ его отведутъ съ Биллю Сайксу.

— Чтобы… чтобы… оставить меня навсегда тамъ? — съ тревогой спросилъ Оливеръ.

— Нтъ, нтъ, мой милый! Нтъ, тебя не оставятъ тамъ, — отвчалъ еврей. — Мы не хотимъ разставаться съ тобою! Не бойся, Оливеръ, ты вернешься обратно. Ха, ха, ха! мы не такъ жестоки, чтобы прогонять тебя прочь! О, нтъ, нтъ!

Еврей, стоявшій въ это время у огня и поджаривавшій гренки, оглянулся на Оливера и хихикнулъ, желая показать, что онъ прекрасно знаетъ, какъ онъ радъ былъ бы убжать.

— Ты желаешь, — сказалъ онъ, пристально глядя на Оливера, — чтобы теб сказали, зачмъ тебя посылаютъ къ Биллю? Да, мой милый?

Оливеръ невольно покраснлъ, видя, что старый воръ отгадалъ его мысли, но сказалъ ему прямо, что желаетъ.

— А ты думаешь зачмъ? — спросилъ Феджинъ.

— Не знаю, сэръ!

— Ба! — сказалъ еврей, съ разочарованіемъ отворачиваясь въ сторону съ недовольнымъ видомъ. — Билль самъ скажетъ теб, если не знаешь.

Еврею было досадно, что Оливеръ въ этомъ случа не выказалъ ни малйшаго любопытства; но дло въ томъ, что Оливеръ былъ слишкомъ встревоженъ и смущенъ пристальнымъ взглядомъ Феджина и собственными чувствами, а потому ему и въ голову не пришло спросить еврея, зачмъ его посылаютъ. Днемъ ему не представлялось для этого случая, потому что еврей былъ до самаго вечера молчаливъ, а вечеромъ собрался куда то уходить.

— Можешь зажечь свчу, — сказалъ онъ, ставя свчу на столъ. — А вотъ теб книга, читай пока не придутъ за тобой. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — тихо отвчалъ Оливеръ.

Еврей пошелъ къ дверямъ, все время глядя черезъ плечо на ребенка. Вдругъ онъ остановился и назвалъ его по имени.

Оливеръ поднялъ глаза. Еврей указалъ рукой на свчу, чтобы онъ зажегъ ее. Мальчикъ исполнилъ приказаніе; ставя на столъ свчу, онъ замтилъ, что еврей изъ темнаго угла смотритъ на него изъ подъ сдвинутыхъ и нахмуренныхъ бровей.

— Берегись, Оливеръ, будь остороженъ, — сказалъ старикъ, грозя ему пальцемъ. — Онъ человкъ жестокій и не остановится передъ кровью, когда выйдетъ изъ себя. Что-бы онъ ни сдлалъ, молчи! Чтобы онъ не приказалъ, исполняй безпрекословно! Не забывай же моихъ словъ! — Онъ сдлалъ особенно удареніе на послднихъ словахъ; по лицу его пробжала ужасная улыбка и кивнувъ головой, онъ вышелъ изъ комнаты.

Оливеръ склонилъ голову на руку и съ трепещущимъ отъ страха сердцемъ думалъ о томъ, что сейчасъ слышалъ. Чмъ больше думалъ онъ о предостереженій еврея, тмъ мене догадывался объ истинномъ значеніи его. Онъ не могъ ждать ничего хорошаго отъ переселенія своего къ Сайксу, но если дйствительно ему хотли сдлать какое нибудь зло, почему не могли сдлать этого у Феджина? Долго думалъ онъ и наконецъ пришелъ къ тому заключенію, что его посылаютъ къ разбойнику для обыкновенныхъ услугъ, пока не найдется другой мальчикъ, боле пригодный, чмъ онъ. Онъ привыкъ страдать съ самаго дтства и мысль о перемн мста не особенно тревожила его. Не все ли равно, гд страдать? Такъ сидлъ онъ и все думалъ и думалъ. Вздохнувъ, наконецъ, тяжело, онъ снялъ нагаръ со свчи и взявъ книгу, которую ему оставилъ еврей.

Сначала онъ только переворачивалъ листы, не обращая вниманіе на та, что тамъ написано, пока ему не бросилось въ глаза одно заглавіе. Это было описаніе жизни и процессовъ великихъ преступниковъ; страницы здсь были истрепаны и на нихъ виднлись слды грязныхъ пальцевъ. Мальчикъ читалъ объ ужасныхъ преступленіяхъ и кровь застывала у него въ жилахъ; объ убійствахъ, сотворенныхъ въ уединенныхъ жилищахъ, о трупахъ, скрытыхъ отъ человческаго взора въ ямахъ и колодцахъ, которые, не смотря, на то, что были глубоко скрыты, все же въ конц концовъ, хотя и по прошествіи многихъ лтъ, всплывали наружу, приводя въ ужасъ своихъ убійцъ, которые при вид ихъ сознавались во всемъ и, какъ милости просили смертной казни, чтобы избавиться отъ угрызеній совсти. Онъ читалъ о людяхъ, которые лежа въ постели, задумывали во мрак ночи такія преступленія, что при одной мысли о нихъ морозъ пробгалъ по тлу и начинали дрожать руки и ноги. Все это описано было такъ ясно и живо, что казалось, будто пожелтвшіе отъ времени страницы покрываются густыми свертками запекшейся крови, а слова отдаются въ ушахъ глухимъ ропотомъ призраковъ загубленныхъ людей.