Оливия Киттеридж

И когда он ничего не ответил, ее кишки пронзила боль – давнишняя острая мука, от которой она содрогнулась. Как же она обессиливала ее, именно эта знакомая боль, эта тяжесть, которая разлилась внутри, будто потускневшее серебро, a потом прокатилась катком и уничтожила все: рождественские огни, фонари, свежевыпавший снег, очарование всего этого – все, все вмиг исчезло.

– О боже, – сказала она. – Не могу поверить. – И добавила: – Правда не могу поверить.

Боб подъехал к дому и выключил двигатель. Оба не шевельнулись.

– Джени, – сказал он.

– Расскажи, – сказала она очень спокойно. Даже вздохнула. – Пожалуйста, расскажи мне.

В темноте она слышала, как участилось его дыхание, – и ее тоже. Она хотела сказать, что их сердца слишком стары для этого, нельзя так обращаться с сердцем, нельзя рассчитывать, что оно все выдержит. В тусклом свете, долетавшем с крыльца, лицо его казалось прозрачным, призрачным. Ну нет уж, сейчас, пожалуйста, не умирай.

– Просто расскажи, – снова мягко сказала она.

– У нее нашли рак груди, Джени. Она позвонила мне на работу – весной, перед тем как я вышел на пенсию, а до того я не говорил с ней годами. Правда годами, Джени.

– Окей, – сказала Джейн.

– Она была совершенно несчастна. Мне было тошно. – Он по-прежнему не смотрел на нее – смотрел вдаль поверх руля. – Мне было… не знаю. Одно могу сказать: лучше бы она не звонила, лучше бы этого не было. – Он откинулся назад и глубоко вздохнул. – Мне нужно было в Орландо, закрывать тот счет, и я сказал ей, что заеду, и заехал. Я поехал на машине в Майами и увиделся с ней, и это было ужасно, это было мучительно, и на следующий день я вылетал из Майами, тогда и встретил Грэнджеров.

– Ту ночь, в Майами, ты провел с ней? – Джейн дрожала. Она крепко сцепила зубы, чтобы они не стучали.

Боб сгорбился, потом откинул голову на подголовник и закрыл глаза.

– Я собирался в ту же ночь ехать на машине в Орландо. Так я планировал. Но оказалось слишком поздно. У меня не было сил уйти, и потом, честно говоря, было уже так поздно, что я не был уверен, что смогу благополучно доехать. Это было ужасно, Джени. Если бы ты только знала, как это было глупо, и ужасно, и душераздирающе.

– И сколько раз ты с тех пор с ней разговаривал?

– Я позвонил один раз, через несколько дней после того, как вернулся, и это все. Я говорю тебе правду.

– Она умерла?

Он покачал головой:

– Не знаю. Наверное, если бы она умерла, мне бы сказал Скотт или, может быть, Мэри. Поэтому я думаю, что нет. Но я не знаю.

– Ты о ней думаешь?

Он умоляюще посмотрел на нее в полутьме.

– Джейн, я думаю о тебе. Мне нужна ты. Только ты. Джени, это было четыре года назад. Это было давно.

– Нет, недавно. В нашем возрасте это как перевернуть пару страничек. Раз-раз. – В сумраке она быстро шевельнула пальцем, туда-сюда.

Он ничего не ответил, только смотрел на нее, не отрывая головы от подголовника, как будто упал с высокого дерева и теперь лежал, не в силах подняться, и только глаза его следили за ней с изнеможением и невыносимой печалью.

– Все, что мне нужно, – это ты, Джени. Она для меня ничего не значит. И то, что я с ней увиделся, ничего для меня не значило. Я это сделал только потому, что она хотела.

– Но тогда я не понимаю, – сказала Джейн. – То есть вот на этом этапе нашей жизни, теперь я просто совсем не понимаю. Потому что она хотела?

– Мне нечего возразить тебе, Джени. Это была просто ужасная глупость. Это было так… вообще никак, ничего, пустое место. – Он закрыл лицо большой рукой в перчатке.

– Мне нужно в дом. Я очень замерзла. – Она выбралась из машины и пошла по ступенькам своего крыльца, отчего-то спотыкаясь, но она не спотыкалась. Подождала, пока он отопрет дверь, прошла мимо него в кухню, потом через столовую в гостиную и села на диван.

Он последовал за ней, включил светильник, сел за кофейный столик лицом к ней. Какое-то время они просто сидели. А потом она почувствовала, что сердце ее опять разбито. Только теперь она стара, поэтому все по-другому. Он сбросил пальто.

– Принести тебе что-нибудь? – спросил он. – Какао? Чаю?

Она покачала головой.

– Сними, пожалуйста, пальто, Джени.

– Нет, – ответила она. – Мне холодно.

– Пожалуйста, Джени. – Он поднялся наверх и вернулся с ее любимым кардиганом – желтым, из ангоры.

Она положила кардиган на колени.

Он сел рядом с ней на диван.

– Ох, Джени, – сказал он. – Я причинил тебе столько горя.

Она позволила ему, через несколько мгновений, помочь ей укутаться в кардиган. Потом сказала:

– Мы стареем. Когда-нибудь мы умрем.

– Джени.

– Меня это страшит, Бобби.

– Пойди ляг прямо сейчас, – сказал он.

Но она помотала головой. И спросила, выворачиваясь из-под его руки, обнимавшей ее:

– Она так никогда и не была замужем?

– Нет, нет, – сказал он. – Никогда. Она псих, Джени.

После паузы Джейн сказала:

– Я не хочу о ней говорить.

– Я тоже.

– Больше никогда.

– Больше никогда.

Она сказала:

– Это потому что у нас остается мало времени.

– Нет, нет, Джени. У нас с тобой еще есть время друг для друга. Мы можем еще лет двадцать провести вместе.

Когда он это сказал, ее внезапно пронзила острая, глубокая жалость к нему.