Оливия Киттеридж

Ее сын, Кристофер, женился. Оливия и Генри были в ужасе от командирских замашек невестки, которая выросла в Филадельфии, и ожидала в подарок на Рождество бриллиантовый теннисный браслет (да что вообще такое теннисный браслет? но Кристофер его ей купил), и возвращала в ресторане непонравившиеся блюда, а однажды потребовала привести к ней шеф-повара. У Оливии, страдавшей от бесконечной, как ей казалось, менопаузы, в присутствии этой девчонки приливы жара становились совсем нестерпимыми, и однажды эта Сюзанна заявила:

– Есть хорошая соевая добавка, Оливия, она могла бы вам помочь. Если вы не верите в заместительную терапию эстрогенами.

Оливия подумала: «Я верю в то, что не нужно лезть не в свое дело, вот во что я верю!» Но ответила при этом так:

– Мне нужно высадить тюльпаны, пока земля не замерзла.

– Да-а? – удивилась Сюзанна, которая давно доказала свою безнадежную глупость во всем, что касается цветов. – Вы их что, каждый год сажаете?

– Конечно, – сказала Оливия.

– Моя мама сажала не каждый год, я точно помню. И у нас во дворе за домом всегда цвели тюльпаны.

– Думаю, если ты уточнишь у своей мамы, – сказала Оливия, – то поймешь, что ошиблась. Цветок тюльпана сидит в его луковице. Прямо там, внутри. Один побег. Вот и все.

Девчонка улыбнулась так, что Оливия еле удержалась, чтобы не дать ей пощечину.

Дома Генри сказал ей:

– Не стоит больше говорить Сюзанне, что она ошиблась.

– Да черт побери, – сказала Оливия. – Я буду говорить ей все, что мне вздумается!

Однако приготовила яблочный мусс и отвезла им.

Они не были женаты и четырех месяцев, когда Кристофер однажды позвонил с работы.

– Слушай, – сказал он. – Мы с Сюзанной переезжаем в Калифорнию.

Мир Оливии перевернулся. Как если бы она думала, к примеру, думала: вот это дерево, а это кухонная плита – в то время как это было бы вовсе не дерево и никакая не плита. Когда она увидела табличку «Продается» перед домом, который они с Генри построили для Кристофера, в сердце ей словно вонзились длинные острые щепки. Иногда она рыдала так, что пес подвывал, и дрожал, и тыкался холодным носом в ее локоть. Она орала на пса. Орала на Генри.

– Хочу, чтоб она сдохла, – говорила Оливия. – Просто сдохла, прямо сейчас.

И Генри не корил ее.

Почему Калифорния? Зачем так далеко, через всю огромную страну?

– Я люблю солнце, – сказала Сюзанна. – Осень в Новой Англии хороша первые две недели, а потом опускается тьма, и… – Она улыбнулась и повела плечом. – Мне просто это не нравится, вот и все. А вы к нам скоро приедете.

Переварить это было непросто. Генри к тому времени уже не работал в аптеке. Он ушел на пенсию раньше, чем собирался (арендная плата подскочила до небес, и здание продали большой сетевой аптеке), и часто пребывал в растерянности, не зная, чем заполнить свои дни. Оливия, вышедшая на пенсию пятью годами раньше, после долгих лет преподавания математики в школе, все повторяла ему: «Составь себе распорядок дня и не отступай от него».

Так что Генри записался на вечерние курсы деревообработки в Портленде, и поставил в подвале станок, и постепенно изготовил четыре неровные, зато красивые кленовые салатницы. А Оливия, обложившись каталогами, заказала сто луковиц тюльпанов. Они вступили в Американское общество Гражданской войны – прадедушка Генри участвовал в битве при Геттисберге, в доказательство чего у них в сундуке имелся старинный пистолет, – и раз в месяц ездили в Белфаст, где все садились в кружок и слушали лекции о сражениях, героях и так далее. Это было интересно. Это помогало. Они болтали с другими членами общества Гражданской войны, потом, по темноте, отправлялись домой и проезжали мимо дома Ларкинов, где не горел свет. Оливия качала головой.

– Я всегда думала, что у Луизы не хватает пары заклепок, – говорила она.

Луиза работала психологом и консультантом по профориентации в той же школе, где преподавала Оливия, и что-то в этой Луизе было не так – то, как много и оживленно она болтала, и как носилась со своими нарядами, и тонны штукатурки на лице…

– На рождественских вечеринках она вечно напивалась, – говорила Оливия. – Один раз вообще до бесчувствия. Сидела в спортзале на трибуне для зрителей и горланила: «Вперед, христианское воинство!» Омерзительное зрелище, честное слово.

– Ну ладно, – сказал Генри.

– Да, – согласилась Оливия. – Что ладно, то ладно.

И так они потихоньку становились на ноги, шаг за шагом нащупывали свой путь в этой стране Пенсионерии, пока однажды вечером не позвонил Кристофер и спокойно не сообщил, что разводится. Генри поднял трубку в спальне, Оливия – в кухне.

– Но почему? – спросили они хором.

– Она так хочет, – ответил Кристофер.

– Но что случилось, Кристофер? Бога ради, да вы всего год как женаты!

– Мам, случилось то, что случилось. Это все.

– Ну что ж, тогда возвращайся домой, сынок, – сказал Генри.

– Нет, – ответил Кристофер. – Мне тут нравится. И от пациентов отбою нет. Так что возвращаться я не собираюсь.

Генри весь вечер просидел в гостиной, обхватив голову руками.