Оливия Киттеридж

Боб выпятил нижнюю губу и пожал плечами, показывая, что понятия не имеет.

– Когда это ты был в Майами?

– Он, наверное, имел в виду «Орландо». Помнишь, я летал закрывать счет?

– И ты наткнулся на Лидий в аэропорту во Флориде? Но ты мне не говорил, точно.

– Не может быть. Наверняка говорил. Это было сто лет назад.

Музыка заполонила церковь, заняла все пространство, свободное от людей, пальто, скамеек, все пространство в голове Джейн Хоултон. Она даже подвигала шеей вперед-назад, словно пытаясь стряхнуть с себя неподъемную тяжесть этого звука, и осознала, что никогда не любила музыку. Музыка как будто погружала ее обратно во все то темное и горькое, что случалось в ее жизни. Пусть другие наслаждаются музыкой, все эти люди, так серьезно ей внимающие, в меховых шубах, красных фетровых шляпах, с их докучливыми жизнями… Она ощутила на колене тяжесть – руку мужа.

Она смотрела на эту руку, лежащую поверх черного пальто, которое они покупали вместе. Большая рука старого человека, красивая рука, с длинными пальцами и уходящими вверх ветвями вен, знакомая ей почти как ее собственная.

– Все в порядке? – Он вплотную приблизил губы к ее уху, но ей все равно показалось, что он шепчет слишком громко.

Она сделала круговое движение двумя пальцами – их тайный язык жестов, с давних времен, означавшее «давай уйдем», и он кивнул.

– С тобой все в порядке, Джени? – спросил он на тротуаре, поддерживая ее за локоть.

– Ох, мне как-то тяжко стало от этой музыки. Ничего, что мы ушли?

– Конечно. С меня тоже хватит.

В машине, в ее темноте и тишине, она ощущала, как между ними пролегает, разделяя их, некое знание. И в церкви оно тоже было, это нечто, пробравшееся в их вечер, как если бы какой-то ребенок протиснулся и уселся между ними на скамье.

– О боже, – тихо вздохнула она.

– Что, Джени?

Она помотала головой, и он не стал переспрашивать.

Цвет светофора сменился на желтый. Боб сбросил скорость, немного проехал совсем медленно, потом остановился.

– Ненавижу ее! – вдруг выпалила Джейн.

– Кого? – В его голосе слышалось удивление. – Оливию Киттеридж?

– Да при чем тут Оливия Киттеридж! С какой стати мне ее ненавидеть? Донну Грэнджер, вот кого. В ней есть что-то мерзкое, скользкое. Самодовольное. Ваши зайки. Ненавижу. – Джейн с сердцем притопнула.

– Неужто она тебя так сильно задевает, Джени? В смысле, ты это всерьез? – спросил Боб, и она углядела боковым зрением, что он при этом на нее не посмотрел.

В наступившей тишине гнев ее разросся, стал огромным, втянул их в себя, как будто они внезапно съехали с моста в пруд и погрузились в холодную затхлую воду.

– Она была так занята, так занята, вечно торчала в парикмахерских, даже не заметила, что ее дочь беременна. Не заметила! Она и сейчас небось не знает. Она понятия не имеет, что это я утешала ее ребенка, что это я изводилась от тревоги!

– Ты всегда была добра к этим девочкам.

– Но эта младшая, Патти, – вот она была противная. Я ей никогда не доверяла, и Трейси тоже не стоило ей доверять.

– Господи, а это еще о чем?

– Трейси всегда была такая доверчивая. Ты что, не помнишь ту пижамную вечеринку, после которой она так плакала?

– Джени, да у нас были сотни этих пижамных вечеринок! Нет, я ничего такого не припоминаю.

– Патти Грэнджер тогда сказала Трейси, что какая-то другая девочка ее не любит. Какая-то там. Знаешь, она тебя терпеть не может. – У Джейн покалывало подбородок, она едва сдерживала слезы.

– Что ты такое говоришь? Ты же любила Патти.

– Я кормила Патти, – яростно, с нажимом сказала она. – Я годами кормила эту чертову Патти. Потому что их родителей вечно не было дома, они порхали с одной вечеринки на другую, сегодня тут, завтра там, а о детях пусть заботится кто-нибудь другой.

– Джени, успокойся.

– Пожалуйста, не говори мне «успокойся», – сказала она. – Очень тебя прошу, Боб.

Она расслышала его вздох и представила в темноте, как он закатил глаза. Остаток пути они проехали молча, мимо рождественских огней, мимо мерцающих серебристых оленей; Джейн сидела, отвернувшись к окну, стиснув кулаки в карманах пальто. И только на последнем отрезке пути, когда они уже выезжали из города на Бейзинг-Хилл-роуд, она произнесла – тихо, с искренней растерянностью:

– Бобби, а я и не знала про эту твою случайную встречу с Лидиями в Орландо. Ты точно мне никогда об этом не рассказывал.

– Ты, наверное, забыла. Это было давно.

Впереди между деревьями поблескивал месяц, сверкающая изогнутая щепочка в черном ночном небе, и в заполненном водой сознании Джейн кое-что всплыло. Тот взгляд, какой бросила на нее эта Лидия, а потом отвела глаза, прежде чем пойти обратно на балкон. Джейн заговорила снова, на этот раз подчеркнуто спокойно, почти небрежно:

– Бобби. Пожалуйста, скажи мне правду. Ты ведь действительно виделся с ними в аэропорту Майами?