Оливия Киттеридж

В церкви было темно, и холодно, и почти пусто. Они показали билеты, им вручили программки, и они бережно держали их между пальцами, пока проходили в один из задних рядов и усаживались, расстегивая пальто, но не снимая.

– Смотри не пропусти Лидий, – сказала Джейн, вертя головой.

Он держал ее руку в своей и нервно теребил подушечки ее пальцев.

– А кто это у нас каждые выходные ночевал – Лидия или ее сестра? – спросил Боб.

Джейн сидела запрокинув голову, разглядывая церковный потолок с его высокими темными стропилами.

– Это была ее сестра, Патти. Не такая милая, как Лидия. – Джейн подалась ближе к мужу и прошептала: – Знаешь, Лидия ведь сделала аборт, когда училась в школе.

– Да, знаю, помню.

– Помнишь? – Джейн изумленно посмотрела на мужа.

– Конечно, – сказал Боб. – Ты говорила, что она приходила к тебе в кабинет и у нее сильно болел живот. Один раз пришла и проплакала целых два дня.

– Так и было, – сказала Джейн, кутаясь в пальто. – Бедный ребенок. Я, честно говоря, как раз тогда и заподозрила, а вскоре Бекки мне подтвердила, что это правда. Просто удивительно, что ты помнишь. – Она задумчиво прикусила губу и покачала ступней вверх-вниз.

– Что? – спросил Боб. – Ты думала, я тебя никогда не слушал? А я слушал, Джени.

Но она махнула рукой, вздохнула и села ровнее, опершись о высокую спинку церковной скамьи. А потом мечтательно сказала:

– Мне нравилось там работать.

И ей действительно нравилось. Особенно ей нравились девочки-подростки, юные, неуклюжие, с жирной кожей, боязливые, которые слишком громко говорили, или яростно жевали жвачку, или бочком крались по коридору, опустив голову, – она их любила, правда. И они это знали. Они приходили к ней в кабинет со своими ужасными резями в животе, лежали на кушетке с серыми от боли лицами и пересохшими губами. «Папа говорит, это все у меня в голове», – слышала она от разных девочек, и, господи, как же ей было от этого больно. Как одиноко быть юной девочкой! Иногда она разрешала им оставаться у себя до вечера.

Церковь постепенно заполнялась. Вошла Оливия Киттеридж, высокая и широкоплечая, в синем пальто; муж ее шагал следом. Генри Киттеридж коснулся руки жены, предлагая сесть неподалеку, но Оливия мотнула головой, и они прошли вперед и сели через два ряда от Джейн и Боба.

– Не знаю, как он ее терпит, – прошептал Боб на ухо Джейн.

Они следили, как Киттериджи усаживаются на скамью: Оливия снимает пальто и снова набрасывает на плечи, Генри ей помогает. Оливия Киттеридж преподавала математику в той же школе, где работала Джейн, но им крайне редко случалось беседовать подолгу. В Оливии была какая-то особая бескомпромиссность, и Джейн старалась соблюдать дистанцию. Сейчас в ответ на реплику мужа она просто пожала плечами.

Обернувшись, Джейн увидела, что Лидии поднимаются по лестнице на балкон.

– О, вот и они, – сказала она Бобу. – Все-таки давно мы не виделись. Выглядит она отлично.

Он сжал ее руку и прошептал:

– Ты тоже.

Появились музыканты во всем черном и заняли места у кафедры. Они поправили пюпитры, расставили ноги под нужным углом, наклонили подбородки, подняли смычки, послышались первые нестройные звуки: оркестр готовился к концерту.

Джейн беспокоило, что она знала о Лидии Грэнджер такое, чего миссис Лидия, возможно, не знала даже сейчас. Ей виделось в этом что-то непристойное, словно она вторгалась в чужую жизнь. Но люди все равно рано или поздно узнаюґт. Если ты школьная медсестра или розововолосая библиотекарша, то рано или поздно ты узнаёшь, у кого муж алкоголик, у чьих детей синдром дефицита внимания (точно, вот теперь вспомнила, как это называется), кто швыряется тарелками, а кто спит на кушетке. Ей не хотелось думать, что в этой церкви сейчас сидят люди, знающие о ее детях что-то такое, чего не знает она сама. Она склонила голову к Бобу и сказала:

– Я так надеюсь, что никто здесь не знает о моих детях такого, чего не знаю я.

Но тут заиграла музыка, и он не ответил, а лишь подмигнул ей – медленно, ободрительно.

Под Дебюсси он задремал, сложив руки на груди. Джейн поглядывала на мужа, и сердце разбухало от музыки и от любви к нему, к этому мужчине рядом с ней, этому старому (!) мужчине, которого всю жизнь преследовали его детские страдания – мать всегда, всегда на него злилась. Джейн смотрела на него и видела того маленького мальчика, зажатого, навек испуганного; даже здесь и сейчас, когда он спал, на лице его лежала тень тревоги. Дар, подумала она снова и легонько положила руку в перчатке на его колено, это дар – знать кого-то так много лет.

Миссис Лидия сделала себе пластику век, и теперь ее глаза странно таращились, словно сбежав с лица шестнадцатилетки.

– Вы чудесно выглядите, – сообщила ей Джейн, хотя вблизи эффект был пугающим. – Просто чудесно, – повторила она, потому что это, должно быть, жутко, когда кто-то подносит скальпель так близко к твоим глазам. – Как Лидия? – спросила она. – И вообще как все?

– Лидия опять выходит замуж, – сказала миссис Лидия и шагнула в сторонку, давая проход другим. – Мы очень рады.