Омут

– Попался красавец, – сказал тот, что командовал, а потом обратился ко мне: – Ну что, малахольный? Приехали? Допрыгался?

– На ноже кровь. Пакет дай.

– Где понятые?

– Ща позову.

Через минуту в квартиру вошёл сосед Егор Семёнович и незнакомая женщина средних лет. Оба хмуро смотрели на меня.

– Паспорта с собой? – спросил у них главный.

Те закивали.

– Юра, займись.

– Задержанный – Семёнов Николай Евгеньевич, – лениво вещал Юра. – При задержании сопротивления не оказывал. При себе имел нож и пакет с иностранной валютой в сумме… Сколько там?

– Оставь пока пустое поле.

– Угу. Та-а-ак… Валюта пересчитана в присутствии понятых… На ноже – следы крови. Лицо задержанного имеет следы насильственного воздействия.

– Блин, пальцы! Пальцы, дебила кусок!

– Да знаю! Я же в перчатках!

– Да фиг чего ты знаешь? Сотрёшь! За лезвие бери! За торцы!

– Так кровь на лезвии!

– Ох, дебил… – выдохнул главный.

– Товарищ лейтенант… – заныл бугай.

– Ладно. Понятые, ознакомьтесь и подпишите. Юрий, покажи им! Пакуем! – скомандовал лейтенант, и кто-то резко дёрнул за скованные за спиной руки.

Я кое-как поднялся. На пороге стояла Маша. Она обхватила себя руками, плотно сжала губы и с ненавистью сверлила меня глазами. Затем скривилась и спросила:

– Где ты деньги взял, придурок?

Я не ответил. Просто молчал и смотрел на неё, пока мне это позволяли делать. Старался разглядеть в этом лице человека, без которого не мог продолжать жить дальше. Не получилось.

Допрос длился недолго. Рыжеволосый следователь с усталым лицом и зловонным дыханием законспектировал мои показания в протокол, прочитал вслух записанное и протянул мне для изучения и подписи. Я не глядя расписался.

Меня обвиняли в преднамеренном убийстве Карла Генриховича. Со слов следователя, у них было сразу несколько свидетелей, которые подтвердили, что видели, как я за ним гнался по коридору бассейна. Они опознали меня по фотографиям, которые предоставила моя жена. Как оказалось, её вызвали на допрос так же, как и меня, по телефону. Мария явилась в отделение милиции и дала показания. Она подробно изложила свои подозрения о невменяемости мужа и настаивала на проведении судебно-психиатрической экспертизы. Её слова подтверждались и надзирательницей хосписа. Карл Генрихович, прежде чем отдать распоряжение об эвтаназии моей мамы, поделился с ней соображениями о моём «диагнозе». Она рассказала об этом следователю. После этого, утром, опросили свидетелей. Те опознали меня по фото, и буквально сразу было принято решение о задержании. Марию вызвали с работы, в квартире организовали засаду, и теперь мне светил немалый срок. Обнаруженная же на ноже кровь Лёхи усугубляла моё положение.

Меня поместили в следственный изолятор и, учитывая потенциальную невменяемость, выделили одиночную камеру. Я провёл в ней несколько недель. Точно не знаю сколько. Возможно, пришлось бы просидеть там ещё дольше, но начальника СИЗО беспокоило то, что я отказываюсь от еды.

Мой адвокат, не особо интересуясь мнением подзащитного, организовал встречу с судебным психиатром, неестественно худой женщиной средних лет, с бесцветными, мутноватыми, рыбьими глазами. Когда я её увидел, мне показалось, что она вообще слепая. Женщина вошла в комнату для допросов, в которой перед столом уже сидел я, и уселась напротив. Веки её были красными, будто она недавно плакала или просто не выспалась. Она постоянно встряхивала и массировала пальцы, будто они у неё мёрзли.

Женщина представилась Илоной Александровной. Уточнив моё имя, она без лишних церемоний заявила, что обязана провести со мной предварительное психологическое тестирование. Суть его заключалась в том, что она будет задавать мне различные вопросы, а я должен на них отвечать только «верно», «не верно» или «затрудняюсь ответить». Я безучастно кивнул и подписал какую-то бумагу, которую она тут же поспешила спрятать в картонную папку, принесённую с собой.

Как оказалось, никаких вопросов, на самом деле, не было. Были утверждения, которые мне приходилось либо подтверждать, либо опровергать. Но суть теста от этого, наверное, не менялась. Она зачитывала вслух утверждения, а получая ответ, делала пометки.

– Я считаю себя агрессивным человеком, – тихим голосом, не содержащим и намёка на эмоции, произнесла Илона Александровна.

– Нет.

Она сделала пометку у себя в планшете, записывая мой ответ.

– Иногда я переступаю через трещины в асфальте, когда иду по тротуару.

– Ну, да. А разве бывает иначе?

– Николай Евгеньевич, прошу, отвечайте только «верно», «не верно» или «затрудняюсь ответить».

Её взгляд старательно избегал прямого контакта со мной. Мутные глаза были устремлены либо на бумагу, либо на углы стола.

Я пожал плечами, соглашаясь.

– Мне нравятся слоны.

Вопрос показался сколь неожиданным, столь и абсурдным. Я замешкался.

– Какие слоны?

– Это крупные млекопитающие. Обитают преимущественно в экваториальной зоне. – Она наконец позволила себе прямой зрительный контакт.

– Я знаю, кто такие слоны! Но при чём тут они вообще?

– А вы считаете, что слоны должны быть при чём-то? Они вас раздражают? Вызывают дискомфорт?