Омуты и отмели

И Мариночка еще минут двадцать приводила Скороговорку в порядок. А только та ушла – появился Ванька с известием, что отец захотел есть, а следом пришел и сам Леший в халате; и Марина стала разогревать ему тушеное мясо, к счастью, не до конца съеденное Юлей; на запах опять пришел Ванька, который тоже запросил мяса; а тут подоспела и Муся, вдруг вспомнившая об остатках тортика. Но тортик успела доесть мама, поэтому все долго пили чай с мармеладом, и Марина окончательно поняла, что ей не удастся сегодня выполнить свой план: придется на завтра отложить, поздно уже! Но кое-что все-таки нужно сделать сегодня.

В комнату Риты Марина вошла уже глубокой ночью. Присела на край постели, взяла Риту за руку. Рита вздрогнула: наведенный сон всегда бывал не таким глубоким, как обычный.

– Не бойся, – очень тихо произнесла Марина. – Не бойся, девочка. Я пришла помочь. Прости, что так напугала тебя сегодня, но иначе тебя бы не проняло.

Марина говорила с ней и словами, и мысленно – постепенно Рита, свернувшаяся клубочком, расслабилась и успокоилась. Марина положила ей руку на лоб и стала нанизывать цепочку ярких снов, похожую на длинный состав из маленьких разноцветных вагончиков с паровозиком, пускающим веселые клубы белого дыма. В каждом из вагончиков «ехало» какое-нибудь Ритино воспоминание, связанное с отцом или сыном. Марина выбрала самые радостные, добрые и светлые картинки из памяти Риты и Алексея – не зря же она беседовала с ним про дочь! Тяжко вздохнув, Марина прицепила к составу последний вагончик – черный, ржавый и мрачный: прости, девочка, но иначе нельзя. Надо до тебя достучаться. И, слегка подтолкнув, отправила поезд снова в путь по Ритиному сознанию.

Марина проснулась рано утром и некоторое время лежала, прислушиваясь: как там Рита? Потом тихо встала, оделась и пришла к ней под дверь – уходил последний яркий «вагончик» из наведенных Мариной снов, и, прицепленный к нему, надвигался страшный сон, где Леший падал замертво на пожаре, а Рита пыталась его спасти, как когда-то спасала Марина.

– Папа! – Рита резко проснулась и села, задыхаясь от пережитого ужаса.

Марина вошла. Бледная Рита смотрела на нее широко открытыми глазами:

– Папа? Как папа? С ним все в порядке?

– С папой все в порядке, обошлось. Не волнуйся. Как ты?

Марина видела, что Рита вспомнила вчерашний день: лицо ее болезненно сморщилось от стыда, Рита закрыла его руками.

– Ну ладно, ладно. Ничего, все поправимо. – Марина обняла девочку, давая ей выплакаться. – Ничего. Вот, возьми.

Марина предусмотрительно запаслась бумажными салфетками. Рита слегка успокоилась – бледная, с темными кругами под глазами, она совсем не выглядела сейчас хорошенькой. Несчастный перепуганный ребенок с взлохмаченными волосами, и даже хохолок на макушке торчал как у Лёсика! У Марины защемило сердце – она знала, что виновата: давно надо было обратить внимание на Риту.

– Ты знаешь, – сказала Рита, еще всхлипывая. – А ведь я тебя помню! Правда! Сейчас уже не помню, но знаю, что помнила. Долго. Это странно, я же совсем маленькая была. Сколько мне тогда было? Год, полтора?

– На выставке? Годика два, наверно. Неужели помнишь?

– Да! Смутно: картины, а потом тебя. Волосы твои! Они меня поразили: так сияли, словно луна! И ты вся светилась. У меня это как-то соединилось в голове: картины и ты, тоже как произведение искусства, наверное. Потом, когда папа меня на какую-нибудь выставку приводил, я всегда спрашивала: «А где тетя? Красивая?» Папа все не понимал, что за тетя. А может, и понимал. И бусы помню. Я их как увидела, сразу узнала. Только ты уже совсем другая была.

– Да, волос таких больше не было.

– Нет, я не про волосы. Там, на выставке… Это я больше всего и запомнила. Ты меня любила, я чувствовала. Меня этой любовью, как водой из ведра, окатило! Такое я только от папы ощущала. И вот – от тебя. На руки меня взяла… Я помню! А потом… Уже не любила так. И папа… Ты знаешь, когда папа ушел, мне так холодно стало. На самом деле холодно: я мерзла все время. Я думала, что плохая, раз папа ушел. Мама же ничего не объяснила. А потом я сама как-то решила, что он к тебе от нас ушел. А когда я у вас жила… Тоже такое счастье было! Хотя ты и отстранялась как-то, я чувствовала. Зачем, зачем вы меня тогда отпустили? Да ладно, я понимаю, что не могли не отпустить. Теперь понимаю. Но тогда…

– Прости меня, девочка. Прости! Я виновата перед тобой.

– Мариночка, миленькая, ты что? Это я виновата, а ты прощения просишь?! Я умру сейчас, не надо!

Они опять обнялись, и Марина наконец впустила и этого ребенка в свое сердце.

– Марин, папа сказал, чтобы я ушла. Куда я пойду?! Пожалуйста, Мариночка, можно я останусь! У меня никого больше нет, только вы.

– Да конечно, останешься! Папа погорячился.

– Он никогда меня не простит.

– Простит. Но не сразу.

– Марин, почему это все, а? Ведь я вчера точно так же себя вела, как мама. Я Лёсику сказала: «Да кто тебя спрашивать будет?» Это мама мне всегда говорила! Марин, я не хочу такой быть, не хочу. Ты поможешь? А то я не могу больше…