Он не хотел предавать

…Проснувшись через несколько часов. Любовь выскользнула в коридор и танцующей походкой, повиливая бедрами, пошла по мягкой ковровой дорожке, как по подиуму. «Раз, два, три, поворот! Ножки в третьей позиции!» Вчерашнее состояние панического страха исчезло. Может быть, ей только померещилось? Стоило расслабиться, почувствовать себя желанной и свободной женщиной, чтобы ночные кошмары рассеялись как дым. Зря она вчера запаниковала, стыдно. Александр Яковлевич будет недоволен.

В противоположном конце коридора открылась дверь. Из номера вышел темноволосый молодой человек в спортивном костюме и пошел навстречу Любови к лестнице, ведущей на первый этаж. У молодого человека была атлетическая походка, но ей недоставало чуток разболтанности. Слишком затянут в струнку. Похож на одного из тех маньяков, что любят ни свет ни заря и в любую погоду семенить трусцой. Без сожаления покидать постель в четыре утра может лишь тот, в чьей постели не лежит желанная женщина, с которой страшно расстаться и на минуту. У него и женщина наверняка поджарая, мускулистая, коротко стриженная…

Кокетливо сбегая вниз по лестнице впереди спортсмена, Любовь всем охватом спины ощущала на себе его теплый взгляд. Остановившись в конце лестницы, она наконец надела туфли и, наклонившись в весьма дразнящей позе, застегнула на щиколотке тоненькие ремешки туфель. Сначала на одной ноге, затем на другой. Спортсмен вежливо посторонился, обходя ее стороной, по лицу Любови прошла волна аромата гостиничного мыла. Она подняла голову и улыбнулась темноволосому молодому человеку скромной и обаятельной улыбкой женщины, знающей себе цену. В это время наверху хлопнула дверь номера, кто-то свесился с верхних перил и громким шепотом, чтобы пе разбудить народ, крикнул по-русски:

— Гошка! И кофе!

Любовь не испугалась, услышав родную речь, но, видимо, что-то дрогнуло у нее в лице. Незнакомый темноволосый молодой человек в спортивном костюме вдруг посмотрел на нее таким взглядом, словно с нее упала шапка-невидимка. Любовь вдруг поняла, что он ее знает. Ей снова стало страшно.

Ничего не понимая, зная только, что надо бежать, она боком проскользнула мимо спортсмена и почти бегом бросилась через бар к выходу. Бар еще работал, значит, было не позже пяти утра. Она вошла в зал через заднюю дверь и, стуча каблучками, пошла мимо столиков к двери, ведущей на улицу. Спортсмен догнал ее и, забежав вперед, преградил путь.

— Me manquez! Que vous de moi demandez? — срывающимся от волнения голосом крикнула Любовь, пытаясь обойти его.

В баре было немноголюдно. Кроме хозяина за стойкой сидели два-три подвыпивших болельщика, обсуждавших какой-то футбольный матч. Темноволосый молодой человек смотрел на Любовь в явном замешательстве, не зная, что предпринять. Для начала он по-русски негромко сказал:

— Любовь Сергеевна, успокойтесь и не поднимайте шума. Вам ни к чему лишнее внимание. — И попытался взять ее за руку.

Любовь оттолкнула его и завизжала, явно намереваясь перебудить целый квартал:

— Cessez de poursuivre! J'appellerai la police! (Прекратите меня преследовать! Я позову полицию!)

Она добилась своего: бармен за стойкой и подвыпившие кутилы с явным неодобрением посмотрели в сторону спортсмена.

— Любовь Сергеевна, полиция будет рада вас видеть. Вам лучше спокойно пойти со мной.

В голове у Гольцова лихорадочно метались мысли. Первое: телефон остался в комнате! Как позвонить? Второе: какое право я имею задерживать ее на территории чужой страны? Никаких официальных полномочий. Частное лицо на отдыхе. Вышел, называется, за сигаретами…

Из-за смены часовых поясов никак не удавалось подстроиться под европейский ритм день-ночь. В два часа ночи решительно не хотелось спать. С Яцеком обсудили все дела — и общественные, и личные. От выпусков новостей канала CNN гудело в голове. В половине пятого Яцек правильно сообразил, что скоро закроется бар, а неплохо было бы позавтракать, иначе придется ждать до девяти утра.

Они заночевали в Бобиньи, потому что после неудачного дня у них не оказалось сил возвращаться в Париж. Выйдя из своего номера, Гольцов заметил в конце коридора девушку лет двадцати, босую, с туфлями в руке. Она была похожа на студентку, которая провела ночь вне дома и торопится вернуться, пока мама с папой не проснулись. Девушка свернула на полукруглую витую лестницу и пляшущей легкой походкой сбежала вниз, перебирая пальцами по перилам, словно по клавишам. Кокетливо оглянулась на Гольцова. Задержалась внизу лестницы, чтобы надеть туфли, изящно застегнула на тонких щиколотках ремешки туфель. И покосилась снизу вверх на проходящего мимо Гольцова, проверяя его реакцию. Этот поворот головы, этот взгляд из-за плеча… Где-то он уже их видел, но где?

— Гошка! И кофе! — громким шепотом крикнул сверху Михальский.

И тут с лица девушки сбежала легкомысленная улыбочка. Оно стало старше, умнее и… Более знакомо.

Гольцов вдруг понял, где он видел это лицо. На портрете в доме наследницы. Жена Арамова… «У любви глаза зеленые…» Кричевская!