Он не хотел предавать

— Что случилось? — подозрительно спросила Зиночка, изучив радостно-взволнованную физиономию Гольцова. — Хорошие новости?

Ко всяким новостям она относилась с опаской.

— Неплохие… Кстати!

Георгий поставил на стол перед Зиночкой зеленого деревянного попугая:

— Забыл отдать. Это тебе сувенир с Сен-Мартена. Ручная работа.

— Ой, какая прелесть.

— Тебе нравится?

— Честно? Нет. Но ценю как память.

Гольцов не прореагировал, и Зиночка встряхнула кудряшками:

— Так и знала, что не поймешь! Не о Сен-Мартене, дубина! Память о тебе.

— А чего — обо мне? — удивился Гольцов. — Обо мне вечную память справлять пока рано. Вроде.

— Ну и шутки, — обиделась Зиночка. — И твой попугай такой же наглый и самоуверенный.

На ее столе брякнул телефон.

— Иди, вызывает, — кивнула она на дверь шефа.

Полонский взглянул на сияющую физиономию Гольцова и сразу помрачнел:

— Что еще случилось?

— Вы не поверите! Кричевская разыскивает Малышева!

Брови Полонского поползли вверх.

— Как — разыскивает? Она что, не в курсе, что…

— В том-то и дело, оказывается, нет! Ничего о нем не знает! Читайте, вчера пришло на электронный ящик Юры.

…Не прошло и пяти часов, как они с Михальским распрощались после посадки в Шереметьеве, как Яцек позвонил на мобильный и попросил Гольцова немедленно приехать в «Кондор». Дело, мол, такое, что нужно видеть все своими глазами, никакие объяснения не помогут.

Георгий примчатся как на пожар. Торжествующий Михальский потащил его за собой наверх. С той ночи, когда они втроем с Мочаловым устроили у Яцека «совет в Филях», винчестер Малышева оставался подключенным к компьютеру Яцека. Вернувшись из Франции, Яцек не сразу, но залез забрать свою почту: попутно открылась и почта Малышева. Яцека удивило, что на адрес покойника пришло одно непрочитанное сообщение. Полюбопытствовал, открыл. А когда открыл…

— Минуту протирал глаза, потом рванул звонить тебе.

Любовь Кричевская писала Юре:

«Милый друг! Я помню нашу последнюю встречу и те слова, что вы сказали мне на прощание. Я знала и боялась, что вы станете ненавидеть меня за то, что сломали из-за меня свою жизнь. Простите. Мне необходимо многое вам объяснить. Приезжайте! Приезжайте! Наконец я по-настоящему распрощалась со своим прошлым, я свободна. Мы будем вместе, только вы и я.

Милый Юра! Если вы не приедете, это будет означать, что вы потеряны для меня навек, как несбывшаяся мечта. Это очень больно. Но даже если вы решите не приезжать, знайте: ваш светлый образ останется единственным прекрасным воспоминанием, которое у меня есть.

Я не в Париже и не хочу туда возвращаться. Я сама не знаю, что со мной и где я. Как лодка, которую несет по волнам, никаких ориентиров поблизости. Вы — мой далекий маяк, которого я не вижу, но знаю, что он где-то есть. Стоит на скале в бурном море и спасает таких непутевых мореходов, как я. Не волнуйтесь, я вас жду, и буду вас ждать, как и обещала. Но все же постарайтесь приехать скорее. Ваша Л. К.».

— Гадина! — не выдержал Георгий. — Смотри, как пишет: «вы… сломали из-за меня свою жизнь». Будто он сам сломал, никто его об этом не просил!

— Как ты думаешь, если бы Малышев получил это послание раньше. Он бы ответил?

— Думаю, да… Не знаю…

— Даже если бы ненавидел ее?

Георгий промолчал.

— И смотри, она ему не доверяет, — сказал Яцек. — Говорит «приезжай», а координаты не дает. Она не такая наивная.

— Это наглая, самоуверенная и очень хитрая дура.

Яцек рассмеялся.

— Заговорил как Мочалов, — сказал он, похлопав Гольцова по спине.

— Она где-то на море, — вслух подумал Георгий.

— Почему ты так решил?

— Ассоциации с морем. Лодка, маяк, мореход…

— Может, ее даже нет во Франции, — предположил Михальский. — Может, она из Лихтенштейна пишет?

Эта версия выглядела настолько вероятной, что не возникало желания даже обсуждать ее: зачем в самом начале игры портить настроение?

…Дочитав письмо Кричевской, генерал-майор снял очки, потер переносицу.

— Выкладывай свои мысли, — обратился он к Гольцову. — По глазам вижу, что уже чего-то напридумывал.