Он приехал в день поминовения

Жиль навряд ли слышал, как вошла служанка, которая поставила на бюро чашку бульона и кусок холодной говядины, но посмотрел на нее так, что, выходя из комнаты, она спрашивала себя, узнал ли ее хозяин.

Теперь он перебелит составленные им документы…

Господин прокурор,

Имею честь довести до вашего сведения…

В три часа утра Жиль запечатал письмо в большой желтый конверт. Готовы были и другие письма: Плантелю, Раулю Бабену, Эрвино, бывшему министру, а ныне сенатору Пену-Рато и еще разным людям.

Он выпил остывший бульон. Съел без хлеба ломоть мяса, отдававший тем же привкусом крови, который был у него во рту вчера утром, когда Боб избил его.

Все кончено. Делать ему больше нечего.

Ему и в голову не пришло спуститься к жене и улечься рядом с ней в спальне, которую Алиса обставила по своему вкусу и в которой Жиль чувствовал себя тем более чужим, чем сильнее преображалась комната.

Он снова набрал имя «Мари», спрятал все бумаги в сейф, сбил шифр и прошел в комнату, где жил до женитьбы.

Жиль раздвинул занавески. А ведь он знал, что у тетки темно.

В лунном свете четко вырисовывались ребра крыш, поверхность их напоминала пустыню, и мостовая казалась иссера-белой.

Фотографии по-прежнему стояли на черном мраморном камине.

На одной из них отец Жиля во фраке, со скрипкой в руке, словно кланялся восхищенной публике. Он был очень красив: тонкие черты бледного лица, острые усы.

Таким он выступал в том венском кафе с тяжелой позолотой и пухленькими амурчиками.

А вернувшись домой, писал: «Дорогой Октав…» Бедный папа! — вздохнул Жиль.

И перевел взгляд на портрет матери. Это была одна из тех плохо отпечатанных открыток, которыми торгуют в антрактах циркачи и артисты мюзик-холла. На матери был памятный Жилю сценический костюм — розовое, облегающее бедра и голени трико оттенка тающей конфеты.

Вид матери в этом наряде неизменно шокировал Жиля. Сейчас он тоже отвел глаза.

— Прости, мама.

За что его прощать? Он сделал лишь то, что считает своим долгом. И все-таки Жиль чувствовал себя виноватым перед ними всеми — перед Мовуазенами, включая даже дядю, перед матерью, на сестру которой он начинает атаку.

По комнате незримо скользила легкая тень, как в ту ночь, когда Колетта бесшумно вошла к Жилю, чтобы унести ключ от сейфа.

Сегодня она ночует в тюрьме. Ради нее…

Потом она уедет. Уедет с другим, с Соваже, а Жиль…

Заснул он не раздеваясь и, как в детстве, до утра терзался кошмарами. Раз даже проснулся весь в поту, сел на кровати с ощущением, что кричал во сне, и напряг слух, словно пытаясь расслышать в тишине безлюдного дома эхо собственного голоса.

В девять утра Жиль, бодрый, хотя и бледный, позвал Ренке к себе в кабинет. Перед ним лежала пачка писем.

— Не будете ли добры разнести их, месье Ренке?

Затем Жиль пошел в гараж, где не спеша обменялся несколькими фразами с тестем.

Рабочие и служащие украдкой наблюдали за ним: в утренних газетах появилось сообщение об аресте Колетты Мовуазен. Содержались в них и намеки на сцену, разыгравшуюся накануне между Бобом и Жилем в «Кафе де ла Пе».

В одиннадцать Жиль вошел в «Лотарингский бар». По серьезности Бабена он понял, что тот уже получил его письма. Однако судовладелец не выказал ни малейшего недоброжелательства. Напротив, в глазах его читалось нечто вроде почтительности, и он первым встал с места, подошел к стойке, подал молодому человеку руку.

Им больше не было нужды в многословных объяснениях.

— Может быть, вы и правы, месье Жиль. Я только не уверен, хорошо ли вы представляете себе, какие силы привели в действие. Вы не знаете Жерардины. Она так просто не сдастся

Чуть позже за окном магазина Жиль увидел тетку, и она на секунду повернула, голову в его сторону.

Больше его не останавливали ни колебания, ни угрызения совести. Войдя во Дворец правосудия, он уже не заплутался, как накануне, в лабиринте лестниц и коридоров.

— Попрошу доложить обо мне прокурору. Полагаю, что он меня ждет.

В три часа пополудни вышел экстренный выпуск «Монитора», улицы и набережные огласились выкриками газетчиков, люди начали собираться группами, у дверей магазинов замахали руками спорщики.

Неожиданный поворот дела об отравлении.

Жиль Мовуазен, наследник своего дяди, выступает в роли обвинителя!

Освободят ли Колетту Мовуазен?

— Почему ты не сказал мне, Жиль?

А почему он должен был сказать об этом Алисе?

— Это правда, что тетушку Элуа посадят? Ты считаешь, что твоего дядю отравила она? Кстати, тебе много раз звонили.

— Знаю.

— И дважды заходил Плантель

— Знаю.

— А-а! — разочарованно протянула Алиса.

Но тут же перескочила на другую тему:

— Я велела продолжать ремонт в гостиной и спальне.

— Тебе виднее.

— За что ты злишься на меня, Жиль? Можно подумать, что ты меня разлюбил.

— Полно! Уверяю тебя, ничто не изменилось… Кажется, подъехала машина. Звонят. Это, конечно, Плантель. Скажи, пожалуйста, Марте, чтобы его провели в кабинет.

Внешне судовладелец остался прежним: как всегда элегантно одетый, он старался держаться уверенно, непринужденно пошел навстречу Жилю, протянул руку.

— Добрый день, Жиль! Я заезжал уже два раза и…