Она не умела стрелять

Он забрал вещи из гостиницы и вернулся домой. К черту «питекантропа», это, в конце концов, его дом. Поменяв постельное белье, он с наслаждением уснул в собственной спальне, впервые за последние дни почувствовав настоящее облегчение. Он дома, и это значит, что все будет хорошо. Когда сон стал особенно спокойным и глубоким, ему приснился гигантский рабочий со свирепым лицом, забивавший кувалдой в бетон толстый металлический штырь. Голове от гулких ударов стало больно, и Родион никак не мог понять, зачем бить с таким остервенением, но страшный рабочий не унимался. В конце концов, ему удалось разлепить воспаленные от навалившейся температуры веки. Он долго прислушивался, пытаясь понять, что происходит, и с трудом осознал, что это не кувалда, а басы – в гостиной на полную громкость был включен музыкальный центр, грохотала музыка.

– Госс-споди, да что же это? – Родион с трудом поднялся, подошел к балкону – ночной двор, ярко освещенный фонарями, был заполнен машинами, возле них слонялись охранники. – Ясно. Очередная вечеринка. Отвык, батенька. Добро пожаловать домой!

Зачем он разговаривает сам с собой вслух, Родион так и не понял. Наверное, чтобы не озвереть от ударов, разрывающих мозг. Снова ехать в гостиницу не было сил, грипп не отпускал. «Вещи стоят в прихожей – Виола должна была понять, что я дома. Наверное, она это сделала мне назло. Впрочем, неважно, сегодня я точно умру». Родион тщательно запер дверь на внутренний замок и, словно раненый зверь, заполз под одеяло и накрылся с головой.

Родион не умер, но еще бесконечные пять часов, валяясь с широко открытыми глазами, слушал поп-хиты, смех, чьи-то голоса на этаже, стук кровати о стену в соседней спальне. В дверь то и дело ломились, даже стучали кулаком, раздавался мат – похоже, спален на всех не хватало. Он лежал, разглядывал натяжной потолок с хрустальными светильниками и думал, что никогда его так не унижали.

В молодости, после категоричного отказа уступить выгодный контракт более успешному конкуренту, его силой увезли на чужую дачу, закрыли в комнате со всеми удобствами и холодильником, полным еды и напитков, продержали в ней три дня. Но его похитители отнеслись к нему с уважением, мотивировав это тем, что в будущем не раз пересекутся пути. Он тогда этого не понимал, кипел от гнева, метался. Потом приехал отец, объяснил правила. Родион документы подписал и с тех пор таких ситуаций не допускал. Но тогда это было даже не унижение – скорее, уступка. Его вынужденно-добровольный брак с Виолеттой тоже был уступкой – с него начался большой бизнес.

Да, возможно, такие уступки можно было назвать унижением высшего порядка, но он ни разу не чувствовал подобной боли и такого бессилия, как сейчас, в эту дикую ночь – он забился в свою нору и боялся показаться, пока в его доме бушевала и гремела вечеринка. Понятно было теперь, почему его шеф так был заинтересован в том, чтобы удачно пристроить свое «сокровище» – видимо, кто-то уже хлебнул с ней проблем. Снизу, перекрывая музыку, раздался истошный визг. Он нарастал и оборвался на какой-то совершенно непостижимой ноте, когда начало закладывать уши. «Интересно, они там совсем обкурились? Или режут кого-то?» Его сердце бешено заколотилось, готовое вот-вот разорваться на тысячи мелких кусков. Он подумал, что еще немного, и сам начнет выть от отчаяния, которое стало настолько сильным, что справиться с ним было невозможно. Захотелось сделать что-то из ряда вон выходящее – например, со всей силы удариться лбом о стену, чтобы потерять сознание и навсегда перестать чувствовать боль и стыд. Или начать крушить мебель, бить стекла. Нет, это неправильно, он не будет уподобляться тем, кто бесновался внизу.

Родион подумал о предстоящем отпуске, зачем-то вспомнил о своей даче в Крыму. Совсем недалеко от Коктебеля, в горах, пряталась Ксана. От этих воспоминаний гадкая музыка стала глуше, головная боль чуть стихла. Мысли об Александре были безмятежными, сладкими, успокоили взвинченные нервы, и Крым уже не казался таким пугающим – скорее, милым и непосредственным, словно неразумное дитя среди умудренных жизнью взрослых. Нет, в Коктебель ехать нельзя. Он твердо решил не возвращаться к этой женщине ни под каким предлогом и не собирался менять принятое решение.