ОНО

Ему было четыре года. Через три месяца после рождения последнего ребенка Ральф Роган умер. Опять же «умер» — не то слово, скорее подходило «покончил самоубийством». Это больше подходило к ситуации, когда в один прекрасный день он влил приличное количество щелочи в бокал с джином и выпил эту дьявольскую смесь, сидя на краю ванны. Миссис Роган нашла место на заводе Форда. Одиннадцатилетний Том остался за старшего в семье. И когда он «отпускал вожжи»: например, малышка начинала пищать после ухода няньки, что обозначало намокшие пеленки, и они оставались мокрыми до прихода матери… если он забывал встретить Мигэн после школы на углу Брод-стрит, и это не укрывалось от взора пронырливой миссис Гант… если в тот момент, когда Том всецело был поглощен эстрадной передачей по телевизору, а братец Джон устраивал в это время на кухне кавардак… — тогда, после того как все остальные дети укладывались по своим кроватям, появлялась щелкающая длань, и мать приговаривала: «Иди-ка сюда, Томми. Я задам тебе трепку».

Лучше бить самому, чем быть битым.

Этот тезис он прекрасно усвоил на своем жизненном пути.

Конец ремня обернулся петлей. Том просунул в него руку. Удобно. Он представил себя в роли своей матери. Кожаная полоса захлестнула его запястье наподобие безжизненного тела черной змеи. Головная боль прошла.

Жена извлекла из ящика последнюю вещь — линялую хлопчатобумажную комбинацию на кнопках. Мысль, что телефонный звонок мог быть от любовника, промелькнула не задержавшись. Это было смехотворным. Женщина, собирающаяся на встречу с любовником, не будет брать с собой линялые блузки и хлопчатобумажные ночнушки с буфами из синтетики. Да и не отважится она…

— Беверли, — негромко сказал Том, однако она в испуге обернулась. Волосы рассыпались, глаза округлились.

Ремень заколебался… и повис. Том пристально смотрел на жену, ощущая некоторую неловкость. Да, вот такой она бывала перед большими показами, и он не встревал, понимая, что ее переполняет смесь боязни и агрессии, а в голове будто светильный газ: одна искра — и все взорвется. Она рассматривала эти показы отнюдь не как средство отделиться от Дилии, а как возможность самовыражения. Она казалась счастливой, когда они подходили к концу. Но именно эти показы отчетливо высвечивали все грани ее таланта. Для Беверли это были своего рода «сверхэкзамены», на которых ее оценивали лютые судьи. Но она видела одного — главного, безликого, имя ему было АВТОРИТЕТ.

Все переживания такого рода отражались на ее лице и теперь. Да и не только на лице; вокруг нее создалась некая аура, почти видимый заряд высокого напряжения, что делало ее еще более привлекательной и… опасной. Такое встречалось ему впервые. Он даже испугался: вроде бы она была здесь, вся здесь, и все же такая непохожая на ту, с которой Том жил и спал.

На лице Беверли была целая гамма чувств: и смущение, и испуг, и вместе с тем какая-то оживленная нервозность. Щеки жены буквально пламенели, под нижними веками стойко держались подтеки — точь-в-точь вторая пара глаз. Лоб блестел от крема.

А сигарета все еще торчала изо рта как удочка рыбака. Черт возьми, она, наверное, воображает себя Франклином Делано Рузвельтом. Значит, сигарета! Один взгляд на этот явно инородный предмет давал его гневу «зеленую улицу». Откуда-то из глубин подсознания всплыл ее, Беверли, голос, внятно и индифферентно произнесший как-то ночью: «Однажды тебе придет в голову убить меня, Том. Ты отдаешь себе в этом отчет? Однажды ты зайдешь так далеко, что пути назад не будет. И ты будешь свободен». Он тогда возразил ей: «Делай по-моему, Бев, и этот день никогда не наступит».

Да, неспроста это пришло ему в голову именно сегодня!

Сигарета… К черту телефонный звонок, сборы — все дело в сигарете. В ту ночь они просто переспали, и все разрешилось само собой. То, что казалось конфликтным…

— Том, — с усилием произнесла Беверли. — Том, мне надо…

— Ты куришь, — оборвал ее Том. Он слышал свой собственный голос как бы со стороны — как радио. — Ты все забыла, бэби. Где это ты их прячешь?

— Гляди, я бросаю. — Она направилась к ванной. Том заметил отпечаток ее зубов чуть ли не на фильтре. Ф-с-с-с… Она потушила ее и вернулась. — Том, это звонил старый приятель. Старый-престарый друг. Я должна…

— Заткнуться — вот что ты должна! — вновь оборвал ее Том. Но испуг, который он ожидал увидеть на лице жены, отсутствовал. Нервозность после телефонного звонка сохранялась, но она была окрашена по-другому. Будто она и не видит ремня, не видит разъяренного мужа… Том почувствовал дискомфорт. Да полно, не спит ли он? Не сон ли это?