Опаленная юность

— Народ жаль. Мне что? Я свое оттопал, да и звание мое — церковный сторож — невелико. А вот бабы, детишечки… — Старик по-детски утирал слезы сморщенным кулачком.

— Дедушка, дедушка, успокойтесь! — Черноглазая девушка обняла старичка.

Красноармейцы, потупившись, молчали, поглядывая на Иванова. К нему прислушивались. Его слова ждали.

— Выдержим. Нужно выдержать, папаша! — Иванов не спеша закуривал и поделился табаком со стариком.

Откуда-то принесли гармонь, и обрадованный Каневский широко распахнул мехи.

— Ты, паря, «Шумел-горел пожар московский» знаешь играть?

Каневский покачал головой.

— Он знает популярную песню «Шумел камыш, деревья гнулись», — вмешался Кузя.

— Хорошая песня, — серьезно одобрил дед, — но под сухую не идет.

Девушки затянули «Стеньку Разина». Кузя хлопнул Каневского по плечу:

— Брось ты эту канитель, давай русского!

Весело заиграла гармошка, в круг выскочила черноглазая.

— Маша, покажи класс!

— А ну, наддай!

Подтянутый Бобров пошел вприсядку. Кузя по-разбойничьи свистнул, Черных, Захаров и Родин ринулись за Бобровым. Игорь Копалкин, выхватив из-за обмотки ложку, лихо пощелкивал в такт танцующим:

— Наддай, москвичи!

Тонкие пальцы Каневского порхали по перламутровым пуговкам, Пляска разгоралась. Дробно пощелкивали девичьи сапожки с маленькими металлическими подковками.

— На паперти, на паперти… ох, грех!

Старичок покрутил головой, секунду смотрел на мечущихся в пляске бойцов и хлопнул в ладоши.

— Пляши, ребята, господь простит!

— Сторонись! — грозно крикнул никем не замеченный Быков и прошелся так ловко, что все остановились, глядя на командира.

— Вот дает! — восторженно сказал Копалкин, усиленно треща ложкой. — Как в ансамбле…

— Вы что ж думаете, ежели командир, так ему и сплясать нельзя? — шутливо проговорил Быков, переводя дух, и, встретившись с неодобрительным взглядом лейтенанта Бельского, крикнул: — Вот так и в Берлине плясать будем! Пляши, ребята, смелее!

Тысячей взрывов лопнула тишина. Грохот орудий слился в мощный гул. Вздрогнув, замерли бойцы, не доиграла гармонь. Прохладный ветер принес дыхание близкого сражения.

Командир роты Быков, лейтенант Бельский, Иванов, сопровождаемые сторожем, поднялись на колокольню. Отсюда хорошо просматривалась местность. Линия фронта была опоясана огнем. Далеко впереди ползла извилистая золотая змея, в темноте расцветали багровые вспышки разрывов. С вражеской стороны началась артподготовка.

Быков крепко потер лоб.

— Немцы перешли в наступление, — прерывающимся от волнения голосом прошептал Бельский, — до нас меньше двадцати километров.

— Ползет-таки фашист! — вздохнул Иванов. — Надо готовиться к встрече.

Старик сторож попросил у Быкова бинокль;

— Огонь сверкает. Германцы — народ упорный, на Москву рвутся.

— Пошли!

Спускаясь, Быков приказал Бельскому быть наготове, а сам быстрым шагом направился в штаб батальона.

Иванов приказал бойцам ложиться спать, а сам еще долго возился в избе, проверяя оружие и боеприпасы.

Глава восьмая Бой

На рассвете вместе с первыми лучами солнца появились немецкие самолеты. Самолеты шли со стороны солнца, используя его как прикрытие.

Зенитчики разгадали маневр врага, и через мгновение бледное небо запестрело шапками разрывов.

Медлительные бомбардировщики с ревом обрушились на город. Юркие тонкотелые истребители стремительно скользили над крышами домов, поливая опустевшие улицы и площади пулеметным огнем. Город содрогнулся от тяжелых ударов бомб. Зенитный огонь вскоре ослабел: фашистам удалось подавить батареи.

Иванов приказал бойцам бить по самолетам. Бобров выбрался на крышу и, примостившись за кирпичной трубой, стал посылать навстречу пикирующим «Мессершмиттам» пулю за пулей.

Захаров и Черных били вверх из распахнутого окна, Каневский, выскочивший во двор с ручным пулеметом, заметался в поисках подходящей опоры.

— Григорий! — ухватил его за рукав Тютин. — Я нагнусь, дуй с меня!

Тютин упер руки в колени, Каневский положил пулемет на его широкое плечо.

Новая волна самолетов зашла в пике. Черный «Мессершмитт» косо прошелся над крышей, прошив ее очередью зажигательных пуль. Дом церковного сторожа вспыхнул, как свечка Бронебойная пуля ударила в трубу. Брызнули осколки кирпича, один из них рассек Боброву висок.

Взобравшись на крышу, Андрей перетянул платком рану товарища и залег за трубой.

Штурмовка и бомбежка продолжались минут тридцать. Наконец самолеты улетели.

Город горел. Густой черный дым сплошной пеленой повис над центром. По улице бежали люди. Старушка, задыхаясь, несла в руке фикус. Молодая женщина в купальном халатике и резиновых ботах тянула за руку девочку. Девочка тащила белого котенка. Невдалеке гнали испуганно блеющих коз, тащили на веревке упирающуюся визжащую свинью. На носилках несли полного старика с такими выбеленными от времени волосами, что их нельзя было отличить от бледной кожи лица. Из желтой костистой его ноги сочилась кровь. Второй ноги у него не было, вместо нее — лужа черной крови на носилках.