Опасная профессия

О себе она хранила молчание, – даже когда рассказывала какую-то историю, она казалась нереальной, никогда не происходившей, как нереальной казалась мне и наша встреча. Когда мы брели по одной из аллеек парка, Тамара Игоревна вспомнила, когда ей только стукнуло семь лет, и она отправилась в самостоятельное путешествие в парк – «о, уверяю вас, тогда я считала себя ужасно самостоятельной и всегда огорчалась чьей-то надо мной опеки», – и, разумеется, заблудилась. После этого я неудачно выдал суждение о древности этого парка, мы перешли на интересовавшую ее всегда тему причудливой архитектуры города. Интимность беседы потерялась безвозвратно; по прошествии нескольких минут, прогулка подошла к концу. Нам пришлось расстаться, но с непременным условием, на котором она настояла, встретиться вновь в любое удобное время.

Ее вишнево-красный «вольво» оставил меня у «Казахстана» – в дороге мы молчали, глядя друг на друга – и исчез в конце улицы. На всякий случай, я помахал вслед рукой, не знаю, заметила ли мой жест Тамара Игоревна. Не думаю, ей не стоило отвлекаться на зеркало заднего вида, пытаясь не упустить жест человека, который поцеловал на прощание ее сухие потрескавшиеся губы, и к которому она на короткое мгновение прильнула всем телом, а затем быстро испарилась в машине. Интересно, что она скажет о долгом отсутствии дома с почти незнакомым человеком, два дня не срок, своей дочери? И как воспримет меня Наташа, если….

Нет, я слишком тороплюсь. У нас еще есть время привыкнуть друг к другу, много времени. То, что Тамара Игоревна случаем этим намерена воспользоваться, видно по ее лицу, по манере одеваться, изменившейся с первого свидания, по тому, как она пытается сказать то, что я вижу в ее глазах. И как я, неуклюже, пытаюсь ответить тем же, и как мы, точно маленькие дети, робко смотрим на прогулках в сторону, разом опуская глаза.

Все же я слишком спешу, просто не могу себя сдерживать. Случай, притаился за нашими спинами, он не дает времени на раздумья, на робость, ни к чему не обязывающие слова, пустые признания. Он стоит надо мной, подобно неусыпному стражу, голему, он забирает мои силы. Я говорю исключительно шепотом, оглядываясь на двери, проверяя засовы и задвижки, отделяющие нас от внешнего мира, от прохожих в парках и на улицах. Когда я говорю громко, меня сковывает страх, когда я молчу, он становится все сильнее.

Случай начал преследование на лесной тропинке за городом, заставил покинуть его в суматохе, и в такой же спешке вернуться. Превратившийся в мое второе я, моего стража и хранителя, nuovo magistro, в мое создание с именем «Emeth» начертанным на лбу, но не от опасностей непредсказуемого внешнего мира, но от собственных побуждений. Сделал меня пленником; отныне он повелевает моими чувствами, доминирует во мне и доминантой этой доказывает неизбежность происходящего, неотвратную, холодную, неизбежность. И нет у меня ни сил, ни знания, чтобы стереть проклятую первую букву его имени и положить его существованию предел.

И вы, Тамара Игоревна, стали его, равно как и моей спутницей, благодаря той самой встрече на лесной тропинке, вы полагаете, что все произошло по иному сценарию, но вы не знаете всей полноты картины, того, что предшествовало нашему знакомству, а я не могу вам все открыть. Вы проклянете меня за это. Вы первая бросите в меня камень, если я хотя бы попытаюсь разорвать цепочку очевидных событий, неумолимо следующих друг за другом.

Поэтому я не буду рвать цепочку, да, признаюсь вам, я человек слабодушный. Но я, Тамара Игоревна, слепо верю, что нам, удастся найти и стереть первую букву имени моего стража, и тогда он превратиться в то, из чего и был создан – груду глины. Я говорю с уверенностью в голосе, потому что предчувствую это.

Пускай мои предчувствия подкреплены лишь надеждою, да слабым утешением об ответном желании, схожем с моим. Еще раз повторюсь, я – человек слабый, из тех, что составляют статистически разбитое на части большинство, голосующее за громкие имена и крикливые лозунги, безоговорочно верящее в завтрашний день, из тех, что поддаются чужому фальшивому страданию и охотно страдают за. То, что произошло со мной в последние дни, прежде случиться не могло по определению. Все происходящее сейчас для меня – впервые, и я стою перед самым серьезным выбором в моей жизни, именно в тот ее момент – между тридцатью и пятьюдесятью – когда, по отчетам наших и зарубежных статистиков, ничего неожиданного случиться не может.

И ныне я, Тамара Игоревна, боюсь неверно понять, неправильно истолковать и собственные противоречивые, несхожие с вашими, поступки. Стремлюсь внести ясность, но запутываюсь еще больше, ибо то, что свело нас не может быть выговорено, ни в беседе, ни в молчании.

Эта беда, о которой ни вы не сожалеете, ни я не плачу, так и останется между нами, барьером на нашем пути, поминутно заявляя о своем присутствии самым беспардонным образом, в самое неподходящее время, когда мы забудемся на мгновение – она подкараулит нас.

И следует быть осторожным, очень осторожным…