Опасная профессия

– Кажется, кошмар начинается снова, – Османов говорил, не обращая внимания на собеседника, стоящего в метре от него. – Одни считают меня виновным в смерти Глушенко, другие пытаются задавить меня и мою команду, чтобы получить доступ на мой участок. Третьи… третьи просто продают друзей. Меня обложили со всех сторон как волка, я не представляю, как выбраться, Симон, ты слышишь меня, мне некуда бежать. Марченковские гаишники наверняка перекрыли все выходы из города.

Он тихо выругался на чеченском. Симон, не понявший ни единого слова из последней фразы, сказал просто:

– Наверное, вам не слишком понравится то, что я сейчас скажу.

– Последнее время, – Османов оглянулся и буквально рухнул в кресло, – ты приносишь только плохие новости. Согласно восточным обычаям тебя следовало бы за это… – и замолчал на полуслове.

– Извини, что ты хотел сказать? – после короткой паузы спросил Османов.

– Равиль Арсанович, я полагаю, нам могут помочь те, от кого вы меньше всего ждете помощи.

Османов криво усмехнулся.

– Эффектная фраза, – произнес он медленно. – Судя по тому, как ты ее сказал, мне стоило бы всплеснуть руками, хлопнуть ладонью по голове и воскликнуть: «Ну, конечно, как же я сам не догадался!».

Симон улыбнулся.

– Напрасно скалишься, – зло продолжил Османов, – я не думаю, что единственный выход из положения, это – показать фоторобот убийцы Глушенко, составленный по моей памяти, ребятам из компетентных органов. Я вовсе не уверен, что там справятся хоть с чем-то.

– Равиль Арсанович, да бог с оперативниками. Может, справиться они, и не смогут, но вот возможность безопасного выезда вам предоставят. Я сам переговорю, это же, как-никак, мое прежнее место работы.

– Сейчас не то время, чтобы полагаться на связи, даже на твои. – Османов тяжело вздохнул, поднялся из кресла и налил себе и своему подчиненному по рюмке коньяка «Реми Мартен». Молча протянул Симону, тот выпил одним глотком и медленно выдохнул. Османов последовал его примеру. – Если бы у меня не было семьи, все было бы по-иному. Все. Поэтому у меня и болит сердце, поэтому Вагит Караев, если именно он заварил всю эту кашу и не может меня понять. Увы, Симон, никогда не сможет. Чтобы он ни говорил, но он всегда один.

Наташа не удивилась: ни опечалилась, ни обрадовалась, девушка приняла это как должное. Более того, встретив меня в коридоре одного – я только что вошел в дом и искал Тамару Игоревну, Наташа остановила меня и, глядя прямо в глаза, заявила: «Раз у вас так все пошло, то имейте в виду, я вам мешать не буду. Но и вы мне не возражайте».

Она намекала на Антона; я кивнул в знак согласия.

– А с мамой твоей как? – на всякий случай спросил я.

– С ней я переговорю отдельно.

Засим девушка удалилась, оставив меня одного, а через минуту и вовсе ушла из дому; благодаря моему заявлению, дежурство подле дома исчезло окончательно и бесповоротно. Наташа пользовалась всеми благами предоставленной свободы; ну и конечно, тем благоприятным обстоятельством, что ее мать сама находилась под влиянием флюидов и смотрела на частые отлучки дочери сквозь пальцы.

Наташа получила, что хотела. И я, со своей стороны, рассчитывал приблизительно на то же, желая видеть Тамару Игоревну одну и с ней одной проводить львиную долю времени.

Сама Тамара Игоревна, на мое счастье, не занималась никакой деятельностью. Ни сейчас, ни раньше, когда муж ее безраздельно владел корпорацией, в коей жене было выделено долевое участие, исчезнувшее вместе с его смертью. Домохозяйкой она стала сразу после рождения Наташи. Дела в их семье шли в гору, да и супруга, привыкшая к размеренному течению жизни, охотно согласилась оставаться наедине с ребенком все время, не ища замены. Не считая походов в театр, кино и прочие заведения, не столь многочисленные для немаленького города, она оставалась все время дома, вначале на их старой квартире в центре, затем уже в коттедже на Березовой. Поначалу Тамара Игоревна вполне обходилась нескучной книгой, пасьянсом, посиделками с подружками, которых становилось год от года все меньше и меньше – ребенок и, в особенности муж, делали ее необщительной.