Опасная профессия

Со временем она заскучала. Пускай это банальное слово и не передает состояния Тамары Игоревны, но по-своему, все мы скучаем, не ощущая перемен в жизни, просиживая вечера наедине, чувствуя, что есть прекрасная необходимость раз и навсегда покончить с чем-то, но не находя для этого ни времени, ни возможностей. Глушенко не был идеальным для нее мужем, более того, насколько я мог судить по вскользь брошенным о бывшем супруге фразам, он был весьма и весьма далек от идеала. Истинно мужское начало было им возведено в абсолютную степень в том числе, как я сумел понять, и мужской эгоизм, что с одной стороны притягивало, с другой и отталкивало как жену, так и коллег. Кажется, именно поэтому он едва ли мог иметь на стороне связи, эти черты характера Глушенко со временем перестали выдерживать все, даже дочь. Кроме того, у Глушенко, неуемная энергия которого была сосредоточена на собственной фирме, в интимной жизни стала давать резкие сбои. Что привело к еще худшим последствиям в его отношениях с родными и подчиненными.

Тамара Игоревна не любила рассказывать о себе, говорила, что рассказывать ей особо и нечего. Но иногда, когда откровенность нашего разговора достигала некоего порогового значения, она откидывалась на спинку кресла ли, дивана ли, подбирала ноги под себя, и в такой позе легкой расслабленности начинала вспоминать. Но случалось это редко, за то дни, что мы провели вместе в ее доме, подобное происходило всего раз пять: слишком мало для того, чтобы составить полный портрет Тамары Игоревны, но вполне достаточный для легкого эскизного наброска, немало говорящего о женщине, с которой мне довелось познакомиться.

– Знаешь,… – так начинала она разговор о себе: порой бессовестно-интимный, порой закутанный завесой некоей тайны, которую мне еще предстояло разгадать. – Знаешь, я никогда не могла понять одного….

За этими словами могло последовать продолжение на часы, могло на минуты – короткий залп фраз и долгое молчание, точно она ждала моего решения, продолжать ли ей или остановиться на полпути. Но я всегда молчал, боясь, что ответив, нарушу окружавшую нас обстановку.

Перед тем, как я переехал к ней, она тоже сказала эту фразу. С той же интонацией, что и всегда, задумавшись на мгновение, и закончила: «… почему ты все еще живешь в гостинице? Я не думаю, что это тебе удобно, скорее, напротив».

Я не мог не поддаться, Тамара Игоревна была женщиной, умевшей просить так, что ее просьбы выполнялись не просто охотно, но с искренним стремлением совершить обещанное побыстрее и уж конечно безо всякого недовольства. Я не мог отказать ей; она предложила оставить все, как есть. Я лишь забрал сумку с необходимым, а чемодан в номере гостиницы остался до конца оплаченных мною двух недель.

Я заметил тогда Тамаре Игоревне, что не слишком прилично протаскивать багаж мимо портье; мы воспользовались черным ходом, благо второй выход из гостиницы – со двора – оказался открыт. Погрузили распухшую сумку в багажник и отчалили, не замеченные никем. В машине ни с того, ни с чего принялись страстно целоваться, я подумал тогда, что так, должно быть ведут себя Наташа и Антон при встрече.

Тамара Игоревна поселила меня наверху в спальне, окнами выходящей в яблоневый сад. Маленькая, но уютная комнатка: кисейные занавеси, кровать подле окна, небольшой двустворчатый шкаф, сервант, два стула, кресло, торшер и мягкий ковер на полу с рисунком восточной тематики. Да, я забыл, скромно притулившийся в углу треножник для цветов и репродукция Серебряковой, нет, при внимательном осмотре полотна, я убедился в ее подлинности; картина изображала обнаженную натурщицу на фоне лесного пейзажа. Я видел эту картину лет пятнадцать назад, в «Огоньке», в качестве приложения к рассказу о самой художнице. Тогда, насколько я помню, картина принадлежала какой-то галерее.

Тамара Игоревна поинтересовалась, будет ли мне здесь удобно, я согласился. С чем она и оставила меня, наедине с впечатлениями, попросив лишь, чтобы не задерживался к ужину, назначенному ровно на семь.

Ужин прошел почти в полном молчании: Тамара Игоревна старалась придумать общую тему для разговора – присутствовала Наташа, – но, к сожалению, мысли и девушки и мои оставались далеки от мира. Я обдумывал новое положение, унесшись в мир грез, девушка же, видно, еще раз переживала впечатления, оставшиеся с ней после встречи с Антоном. Ела она мало и, быстро допив чай, ушла к себе и не показывалась более.

Вечер остался полностью в нашем распоряжении, мы провели его за разговорами перед телевизором. Ничего из того, что я в сладостных мечтах представлял себе за ужином, не случилось. Только когда я ложился спать, проходя мимо комнаты Тамары Игоревны, услышал, как она негромко плачет, уткнувшись в подушку.

Громушкин без стука ворвался в соседний кабинет, оглядел собравшихся и, как бы между прочим, поинтересовался:

– Бездельничаете все, да? Ваньку валяете?

Ему никто не ответил, впрочем, в ответе он и не нуждался:

– Знаете, кто ко мне пять минут назад заглянул на огонек?