Против обыкновения я засиделся, начало двенадцатого, до столь позднего часа я старался не продлевать визиты. Разве в далеком прошлом: моя тогдашняя подружка по даче приглашала к себе, когда укладывались спать ее старики; мы играли в карты, шутили, целовались, шептали друг другу милые глупости. Поздней ночью я уходил через ее сад, стараясь не наступить на собаку, спящую по случаю теплых летних ночей прямо на одной из дорожек старого сада. Иногда девушка провожала меня до калитки, мы еще долго шептались, потом я откланивался окончательно, едва не наощупь пробираясь к дому. Нам было тогда лет по четырнадцать, вряд ли больше, эти встречи продолжались, наверное, больше месяца, прежде, чем нам пришлось разъехаться по домам. Мы перезванивались, конечно, но это был восьмой класс, пора выбора, пора принятия новых решений, одним словом, будучи в городе, мы так и не встретились. На следующий год моя подружка не смогла арендовать ту дачу, дом стоял в запустении – новые жильцы не нашлись на него, и я бродил по заросшему чертополохом и крапивой саду в одиночестве….
Как же ее звали, ту девушку? Лера, Лана, Лена? Уже не помню….
Техничку для «линкольна» мы не вызвали. Тамара Игоревна сама неплохо разбиралась во внутреннем устройстве автомобиля, ей достаточно было одного быстрого взгляда под капот, чтобы рассмеяться и произнести: «если бы не я, вы бы не застряли здесь так внезапно». Я не нашелся, что ответить и обезоруживающе улыбнулся, когда она добавила, что глупо выдергивать провода, когда не знаешь, куда они ведут. Мне оставалось только признать поражение и робко молить о снисхождении.
Она проводила меня до калитки – машина все еще стояла перед ней. Тамара Игоревна извинилась, что не может принять ее у себя в доме – гараж полон, появилась еще и машина телохранителя.
– А где он сам? – спросил я. Тамара Игоревна усмехнулась:
– В разъездах за покупками. Да я его сегодня отпустила, – помолчала и добавила, – из-за вас.
Теперь нас окружала полная темнота. Я невольно улыбнулся, и моя улыбка осталась со мной, Тамара Игоревна, ее не заметила, не могла заметить в чернильной мгле ночи. Мы стояли у калитки, а где-то в доме негромко играла музыка – Наташа, не то слушала песни, не то прислушивалась к разговору. Вряд ли до нее донеслось хоть слово из сказанного нами, большею частью мы молчали и лишь изредка шептали друг другу незначащие фразы, за которыми может стоять все, а может – ничего.
Она целый день прислушивалась к нам. Едва я вошел, ее быстрые взгляды, сопровождающие меня, негромкие шаги всегда рядом, шум на пределе слышимости, так заглушали их дорогие персидские ковры, постеленные и в комнатах и в коридорах. Когда Тамара Игоревна повела меня осматривать владения, я будто слышал девичье дыхание, едва сдерживаемое у двери.
Мы шли из комнаты в комнату, а за нами следовало эхо. Тамара Игоревна не слышала, но я ощущал присутствие дочери, и всякий раз ожидал ее «случайное» появление, оценивающее наше поведение, выражение, застывшее на наших лицах, прерванную на полуслове беседу. Она входила, извинялась и выходила с той поспешность, что характеризует благовоспитанного ребенка, вторгшегося в недозволенную вотчину.
Их отношения ко мне остались едины в одном – любопытство. И та и другая долго не могли поверить, что их титанические усилия избавиться от злосчастных газетчиков могут быть решены простым набором нужных слов, пока я в подробностях не рассказал детали разговора с журналистами. Мне в самом деле захотелось поближе узнать эту семью, даже не столько потому, что о них столь много писали, отнюдь. Дело больше во мне самом, в моем новом желании, результатом которого и явилось появление «линкольна» на Березовой, взятого напрокат на шесть коротких часов. Заполненных знакомствами, беседами, обедом по случаю освобождения из плена в ближайшем ресторанчике, где мать и дочь хорошо знали и отвели закрытый столик, возвращение домой, и, наконец, прощание вначале на крыльце, а затем уже у калитки. На обеде вне дома настояла сама Тамара Игоревна, ее дочь только фыркнула, но согласилась идти с нами заодно, не обратив никакого внимания на звонок – приглашение ее знакомого, если не сказать больше, по имени Антон. Вообще, меня удивило с первых минут нашего знакомства, сколь семья эта оказалась ко мне расположена; признаться, подобного к себе отношения я не ожидал и рассчитывал, в крайнем случае, на холодный прием, недолгие разговоры и незамедлительное, что в таких случаях и происходит, прощание навсегда. Но Тамара Игоревна с явной охотой играла роль хозяйки дома; она умело строила беседу, не давая ей ни уходить далеко в сторону, ни замирать на полуслове, она оставалась обходительна, мила, на лице ее появлялась вполне искренняя улыбка, поневоле заражавшая и меня.