Опасная профессия

Но не могу же я смеяться над судьбой вечно. Она мне не простит и пяти минут самодовольства. Ее яд отравляет медленно, но верно, желчь, выделяемая страхом перед завтрашним днем, переполняет постепенно, как колодец во время паводка. Чем дольше я знаком с Тамарой Игоревной, чем больше я привязываюсь к ней, к ее дочери, к дому на Березовой, тем невыносимее становится неизбывная участь ожидающего. Я не в силах жить и ждать годы. На убийство нет срока давности. Если она увидит меня в наручниках, заталкиваемого в «воронок», – нет, я не могу этого допустить. Пускай это случится, если случится, без нее. Ей станет проще покончить с любыми воспоминаниями обо мне, как она покончила со своим прошлым, оказавшись в моих объятиях.

Ныне же ее прошлое все еще рядом с ней, оно со мной, оно поджидает ее в моем лице. Хорошо, что она этого не знает, дай бог, чтобы и не узнала.

Но то, о чем я говорю, является лишь вершиной айсберга, о которой приходится молчать. Безмолвствовать о том, что в действительности является причиной всех моих поступков и прегрешений, всей моей жизни. Потому что все, что я предполагал, с чем сравнивал себя, не выдерживает никакой критики, ибо слаб сам человек. Слаб и безволен, он поступает так, как может поступить, в силу обстоятельств, сознавая их силу и, потворствуя им. Один из миллионов бросит вызов богам, остальные предпочтут молча склонить головы. А восставший обретет гнев богов и, значит, не будет забыт ими уже никогда.

Я оказался неспособен на это.

Сегодня вечером, часов в пять, я уйду. Тамара Игоревна собирается в театр, вместе с Наташей, как нельзя, кстати, я сошлюсь на головную боль, недомогание, на что угодно. А потом, когда они уедут, вернусь в «Казахстан», – взятка, полученная администратором, полагаю, еще действует, вещи еще находятся на вверенных им местам, и номер пока не занят. Я щедро расплачусь, – мой запас остался в неприкосновенности – и пешком пройду на вокзал, ожидать поезд в восемнадцать тридцать одну. Погода так себе, народу будет немного, и я окажусь предоставлен мыслям всю дорогу до того маленького городка, где мне предстоит сделать пересадку. Иначе до дома мне не доехать, поезда напрямик не ходят. А что до работы – кто знает, сейчас не хочется думать об этом. Что-нибудь получится, если мой шеф не простит четырехдневной отлучки.

Я не решил еще, стоит ли оставлять записку Тамаре Игоревне или исчезнуть без следа. Хотя, что я напишу там? чем и как смогу объясниться? Пускай лучше она быстрее забудет обо мне, так будет лучше для нас обоих.

А пока мне предстоит улыбаться, целовать Тамару Игоревну, говорить о тех пустяках, о которых говорят по обыкновению, все влюбленные, отнекиваться на предложение провести вечер в свете и мечтать, конечно, мечтать о счастливом завтрашнем дне, который, непременно наступит.

Около девяти часов вечера Громушкин подошел к калитке дома номер сорок семь на Березовой улице. Он заглянул за забор: в окнах первого этажа горел свет, верхняя же часть дома была погружена в чернильную мглу.

Он нерешительно нажал на кнопку звонка и, переступив с ноги на ногу, стал ждать ответа. Спустя минуту, если не больше, когда он хотел нажать кнопку еще раз, дверь веранды отворилась, к калитке вышла хозяйка дома. Громушкин терпеливо дождался, когда женщина, достаточно его изучившая в дверной глазок, откроет дверь и разглядит пришедшего в неясном лунном свете. В ответ на ее немой вопрос он поздоровался и достал удостоверение.

Только тут он заметил, что лицо женщины в слезах, которые она уже перестала вытирать, а в руке она сжимает скомканный клочок бумаги, который Громушкин поначалу принял за носовой платок.

– Что вам угодно? – с трудом сдерживаясь, спросила Тамара Игоревна, нервно комкая бумажку в руках.

– Вы не будете возражать, если я задам вам всего один вопрос? После этого я тотчас же удалюсь.

– Хорошо, я слушаю, – без колебаний произнесла она.

Громушкин смутился.

– Я хотел бы вам предварительно показать кое-что. Здесь довольно темно, мы не могли бы пройти….

Женщина подняла руку – они по-прежнему разговаривали через порог – и щелкнула невидимым в темноте выключателем. Спустя секунду дорожка к дому осветилась праздничной иллюминацией, разноцветными гирляндами фонариков, укрепленных на кронах деревьев, стоящих по обеим ее сторонам.

– Вам достаточно?

Громушкин некоторое время молча смотрел на неожиданное освещение. Гирлянды начали мигать, вдоль дорожки побежали разноцветные волны, то в одну сторону, то в другую.

– Да, вполне, – торопливо произнес он, видя, что женщина пристально смотрит на него, ожидая ответа. Оперативник достал из кармана фоторобот: бумага становилась то желтой, то зеленой, то синей, то красной, но черно-белый портрет мужчины средних лет оставался достаточно различим.

– Всего один вопрос, – произнес Громушкин, буквально вкладывая в непослушные руки женщины фоторобот. – Мы разыскиваем этого человека по обвинению в убийстве вашего мужа; по нашим сведениям вы встречались с ним. Скажите, когда вы его видели в последний раз?