Некоторым она признавалась, что Маяковский скучен. Маяковский, острослов, скучен? Ленинградский исследователь Николай Крыщук отвечает: «Это в общем-то легко понять. Из чего чаще всего состоит любовь? Из умолчаний, кратковременностей, пустяков, невстреч… Помните у Ахматовой:
А тут – все шквал, непрерывность, значимость, превосходная степень, предел. За пределом. За пределом…»
Лили Брик была уверена в своей власти над Маяковским на все сто процентов. Она даже его не ревновала. Но однажды, заподозрив его, она написала. И как? Без всякой истерики, но жестко и ультимативно: «… через две недели я буду в Москве и сделаю по отношению к тебе вид, что я ни о чем не знаю. Но требую: чтобы все, что мне может не понравиться, было абсолютно ликвидировано…»
Чувствуете металл? «…Чтобы не было ни единого телефонного звонка и т. п. Если все это не будет исполнено до самой мелкой мелочи – мне придется расстаться с тобой, что мне совсем не хочется, оттого я тебя люблю».
Любящие женщины так не пишут. Нет, по-своему она любила Маяковского. Но по-своему и как бы между прочим, среди других мужчин и поклонников. Все это вызывало в Маяковском бурю негодования и ревности, но Лили Брик на это не очень-то реагировала. Она даже считала, что «страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи».
Лили Брик была для Маяковского вечноцветущим деревом любви.
Так декларировал поэт. Но, знакомясь с биографией Маяковского, как-то в этом сомневаешься. Усомнилась и Эльза Триоле. В своих воспоминаниях она пишет:
«И когда я ему как-то сказала, что вот он такое пишет, а женщин-то вокруг него!.. он мне на это торжественно, гневно и резко ответил: «Я никогда Лилечке не изменял. Так и запомни, никогда!» Что ж, так оно и было, но сам-то он требовал от женщин, – с которыми он Лиле не изменял; – того абсолютного чувства, которое он не мог бы дать, не изменив Лиле. Ни одна женщина не могла надеяться на то, что он разойдется с Лилей. Между тем, когда ему случалось влюбиться, а женщина из чувства самосохранения не хотела калечить своей судьбы, зная, что Маяковский разрушит ее маленькую жизнь, а на большую не возьмет с собой, то он приходил в отчаянье и бешенство. Когда же такое апогейное, беспредельное, редкое чувство ему встречалось, он от него бежал.
Я помню женщину, которая себя не пожалела… Это было году в 17-м. Звали ее Тоней – крепкая, тяжеловатая, некрасивая, особенная и простая, четкая, аккуратная, она мне сразу полюбилась. Тоня была художницей, кажется мне – талантливой, и на всех ее небольших картинах был изображен Маяковский, его знакомые и она сама… Смутно помню, что Тоня также и писала, не знаю, прозу или стихи. О своей любви к Маяковскому она говорила с той естественностью, с какой говорят, что сегодня солнечно или море большое. Тоня выбросилась из окна, не знаю в каком году. Володя ни разу, за всю жизнь, не упомянул при мне ее имени…»
И далее Эльза Триоле пишет:
«Дон-Жуан, распятый любовью, Маяковский так же мало походил на трафаретного Дон-Жуана, как хорошенькая открытка на написанное великим мастером полотно. В нем не было ничего пошлого, скабрезного, тенористого, женщин он уважал, старался не обижать, но, когда любовь разрасталась – предъявлял к любви и женщине величайшие требования, без уступок, расчета, страховок… Такой любви он искал, на такую надеялся и еще в «Облаке» писал:
У Аргона есть такие стихи —
Маяковский ходил от женщины к женщине и, ненасытный и жадный, страшно грустил… Они были нужны ему все, и в то же время ему хотелось единой любви. Любил Лилю, одну, и в то же время бросался к другим, воображал другое. Таким он был по натуре своей. Говорил мне в Париже: «Когда я вижу здешнюю нищету, мне хочется все отдать, а когда я вижу здешних миллиардеров, мне хочется, чтобы у меня было больше, чем у них!»
Больше, сильнее, выше, лучше… Чтобы сердце билось стихами, он искал восторга любви, огромной, абсолютной…