Опасная профессия: писатель

– Видишь ли, это одна из его эксцентричностей, – ответила она. – Но поверь мне, он это не со зла. Когда он пьет, то совсем теряет рассудок и считает меня своим самым большим врагом. Я не против того, чтобы он пил. Иногда я удивляюсь, почему все не пьют, живя в этом ужасном мире. Русские ничего не делают наполовину, если уж пьют, так пьют. По мне, пусть он переломает все в городе, если это доставляет ему удовольствие, но я не хочу, чтобы сломали меня…

Не успела она это сказать, как из холла раздался невероятный шум, будто туда въехал отряд казаков на лошадях. Айседора вскочила. Я схватила ее за руку, затащила к себе в комнату и заперла дверь на ключ. А когда Сергей начал колотить в дверь, я потащила Айседору в холл, и мы мчались вниз по лестнице как злые духи. В дверях Айседора задержалась, чтобы сказать портье, что муж ее болен, и попросила присмотреть за ним, пока мы не привезем доктора, и быть с ним «очень, очень деликатным, потому что он совсем болен». Портье уверил, что все сделает…»

Все так и шло: скандал – примирение – затишье – любовь – скандал – и все снова по кругу.

В Берлине находился друг Есенина Кусиков, с ним часто Есенин и сбегал от Дункан, и, как вспоминал Кусиков, «выпиваем, стихи пишем». Тогда Дункан отправлялась искать мужа-поэта. Так, однажды она ворвалась в один тихий пансионат, как амазонка, в красном хитоне, с хлыстом в руке. Бушевала до тех пор, пока бить стало нечего. Есенина нашла за гардеробом. «Следуйте за мной!» – сказала Дункан по-французски. Есенин молча пошел…»

Что-то не верится в такую сцену (Есенин в роли овечки?), но все возможно: может быть, и такое было.

Весной 1923 года в берлинском ресторане Ферстера Есенина повстречал Георгий Иванов:

«Я не встречался с Есениным несколько лет. На первый взгляд – он почти не изменился. Те же васильковые глаза и светлые волосы, тот же мальчишеский вид. Он легко, как на пружинах, вскочил, протягивая мне руку.

– Здравствуйте! Сколько лет, сколько зим… Если не торопитесь, выпьем чего-нибудь. Не хотите? Ну, тогда давайте я вас провожу…

Он вдруг останавливается:

– Хотите махнем к нам в «Адлон»? Айседору разбудим. Она рада будет. Кофе нам турецкий сварит. Поедем, право? И мне с вами удобней – опять поругался с ней. Замечательная баба, знаменитость, умница, – а недостает чего-то, самого главного. Того, что мы, русские, душой зовем…»

На уговоры Есенина Георгий Иванов не поддался.

В другой раз, в Берлине, все в том же ресторане Ирина Одоевцева и Николай Оцуп, еще два русских поэта, встретились с Есениным, причем Одоевцева познакомилась с ним впервые. Тем более интересны ее свежие впечатления о в встрече:

«Есенин наливает мне рюмку водки.

Я качаю головой:

– Не пью.

– Напрасно! Вам необходимо научиться. Водка помогает.

– От чего помогает? – спрашиваю я.

– От тоски. От скуки. Если бы не водка и вино, я уже давно смылся бы с этого света. Еще девушки, конечно. Влюбишься – и море по колено! Зато потом как после пьянки, даже еще хуже. До ужаса отвратительно.

Он на минуту замолкает

– Вот еще животные. Лошади, коровы, собаки. С ними я всегда, с самого детства, дружил… В десять лет я еще ни с одной девушкой не целовался, не знал, что такое любовь, а целуя коров в морду, просто дрожал от нежности и волнения. Ноздри мягкие, и губы такие влажные, теплые, и глаза у них до чего красивые! И сейчас еще, когда женщина мне нравится, мне кажется, что у нее коровьи глаза. Такие большие, бездумные, печальные. Вот как у Айседоры…»

Далее Сергей Есенин все же заставил Ирину Одоевцеву выпить бокал «шампанеи» и увез ее в отель «Адлон», к Айседоре.

«– Вот и мы! – провозглашает он. – Принимай гостей, Айседора!

Айседора Дункан – я узнаю ее по портретам – сидит в глубоком кресле, обитом розовым шелком. На ней похожее на хитон сиреневое платье без рукавов. Светлые волосы уложены «улиткой» на ушах. На плечах длинный шарф.

У нее бледное, ничего не выражающее, слегка опухшее лицо и какой-то неподвижный, отсутствующий взгляд.

– Эсенин! – не то с упреком, не то с радостью вскрикивает она и сразу встает из кресла, разогнувшись, как спираль.

Есенин бросает на ковер свой пальмерстон и садится в ее кресло, далеко протянув перед собой ноги в модных плоских ботинках «шимми». Она с полуулыбкой поднимает его шляпу и пальто, вешает их в прихожей и любезно здоровается с Оцупом и со мной. Есенин не нашел нужным нас с ней познакомить, но это, по-видимому, ее не удивляет. Члены кувыркколлегии, успевшие снять свои пальто в прихожей, скромно рассаживаются поодаль.

– Шампанею! – приказывает Есенин. – И чаю, кофе, конфет, фруктов. Живо. Ванька, тащи тальянку. Я буду частушки петь…»

Пока Есенин, подыгрывая себе на гармонике, выкрикивал частушки, Айседора подсела на диван к Одоевцевой и завела с ней «очень женский, очень интимный разговор»:

«– Как хорошо, что с вами можно говорить по-английски. Ведь друзья Есенина ни слова, кроме как на своем языке, не знают. Это страшно тяжело. И надоело. Ах, до чего надоело! Он самовлюбленный эгоист, ревнивый, злой. Никогда не выходите замуж за поэта, – неожиданно советует она мне.

Я смеюсь: