Опасная тишина

Кацуба ощупал глазами пространство, пытаюсь зацепиться хоть за что-нибудь, что выдало бы ползущего человека, но нет, ничего не получилось, не разглядел он – нарушитель словно бы растворился среди стволов деревьев и неровностей, образовавшихся в снегу.

Надо бы переместиться на новое место, но это пока не дано, горластый держит его на мушке, не отпускает, даже голову вскинуть нельзя: стоит только Кацубе приподняться, как тот постарается не упустить представленный шанс – всадит в пограничника пулю.

В небе словно бы произошло какое-то перемещение, сделалось светлее, деревья же, наоборот, почернели и обрели четкость. Низко над поляной, где происходила перестрелка, промахнула невыспавшаяся очумелая птица, выкрикнула что-то резкое – наверное, выругалась. Кацуба на ее месте тоже бы выругался.

Шевельнулся Кацуба, обозначился чуть, и контрабандист не упустил момент, сделал три выстрела подряд, бил часто – патронов он по-прежнему не жалел.

Одна из пуль рикошетом прошла по снегу, выбила длинную струю ярких фиолетовых искр, снова всадилась в снег, всплыла над коркой наста, вторично взбила струю фиолетового сеева и, наткнувшись на твердый древесный комель, унеслась в воздух.

Кацуба в ответ выстрелил дважды, карабин больно лягнул его прикладом в плечо, в ушах зазвенело. Кацуба стиснул зубы – еще не хватало страдать от боли. Не солдатское это дело. И вообще обращать внимание на боль, находясь на фронте, – это слабость, непозволительная слабость, а Кацуба не мог позволить себе быть слабым.

Затягивающаяся перестрелка была на руку Кацубе – могла подоспеть помощь от Татарникова, а вот контрабандисты должны были спешить, но горластый почему-то не спешил, у него были на этот счет свои планы. На несколько минут Кацуба упустил исчезнувшего нарушителя, стал искать его – нету человека! Конечно, он мог и назад повернуть, скатиться на лед Васуна и уйти в Китай, а с другой стороны, исчезнувший нарушитель становился более опасным, чем тот, которого пограничник видел…

Это Кацуба понимал хорошо. Горластый вновь пальнул в него дважды, стараясь стрелять плоско, так, чтобы пули шли низко над снегом, параллельно ему – вот свинец и всаживался иногда в наст, вышибал диковинный, какой-то колдовской огонь, рождающий холодок в душе.

Интересно, сколько времени прошло с начала стычки? Минут десять, наверное, не больше. За десять минут можно было много раз погибнуть. С другой стороны, время обладает способностью растягиваться, особенно в бою, минуты тянутся долго, словно часы, нет счета им, в этом длящемся, как вечность, измерении может запросто остановиться сердце.

Часы у него с собою были – серебряная луковица «лонжина», спрятанная во внутреннем кармане гимнастерки, – Кацуба придавил луковицу своим телом, чтобы достать ее, нужно было подняться, а подниматься… Нет, овчинка не стоит выделки.

Он вновь глянул влево, глянул вправо – пусто: ни перемещающихся в сумраке пятен, ни теней, ни тем более – ползущего человека.

А горластый контрабандист продолжал палить из маузера – сжег вторую обойму, выбил ее в снег, в опустевший магазин загнал целехонькую, набитую по самую пробку патронами, и вновь открыл огонь.

Кацуба вытащил из кармана полушубка наган, прокрутил большим пальцем барабан, проверяя патроны. Барабан вращался легко, смазка не застыла. Он положил его рядом с собою на снег.

Прошло еще несколько минут.

Пес, лежавший рядом с Кацубой, неожиданно резко вывернул голову и зарычал, в глотке у него знакомо задребезжал, бренькая, стукаясь друг о дружку, металл – свинцовая дробина глухо билась о дробину, рождая неожиданно тоскливые ощущения, Кацуба привычно пригнул голову пса к снегу, но Цезарь не подчинился, вскинул голову вторично и опять зарычал.

Стараясь теснее прижиматься к земле, Кацуба глянул в ту сторону, куда с рычанием всматривался Цезарь.

Рычание было предупреждающим – пес предупреждал хозяина об опасности. Но сколько ни вглядывался Кацуба в раздергивающуюся сумеречь утра, так чего опасного для себя и не засек, привычно придавил голову Цезаря к снегу.

На этот раз пес покорился, но рычать не прекратил – он засек то, чего не сумел засечь в эту слепую пору суток хозяин: совсем недалеко от них по снегу пластался человек. Он уже мог стрелять в пограничника, но почему-то медлил – то ли живьем взять захотел, а потом покуражиться над ним вволю, то ли боялся промахнуться, то ли еще что-то задумал.

Наконец-то Кацуба этого человека увидел и стиснул зубы: из какого сугроба он выскочил? Ведь только что не было никого – чисто было, и вдруг словно бы из пустоты, из воздуха образовался этот пластун. Вот нечистая сила! Кацуба поспешно схватился за наган, взвел курок.

Держать фронт с двух сторон – штука непростая, может загнать в угол даже опытного воина. Кацуба, изогнувшись плоско, смотрел, как к нему подползает, ловко отталкиваясь ногами, коленями от наста, человек.

Стрелять в ползущего, да еще с низкой точки, из положения лежа, сложно – легко можно промахнуться. А промахиваться было нельзя.